Библиотека Mosbiblio

 

 

Древний город Козельск, известный с далекого 1146 года, отметился в русской истории как надежный заслон южных границ молодого Московского государства от опустошительных набегов крымских татар. За отчаянное сопротивление он был стерт войсками Батыя с лица земли. Но восстановлен жителями. Недалеко от него на высоком берегу реки Жиздры, окруженный густым сосновым бором, стоит легендарный монастырь, ставший в XIX веке духовным центром России и школой русского старчества – Козельская Введенская Оптина пустынь.

Хотя достоверные источники относят возникновение монастыря только к концу XVI века, в местных преданиях звучит другое. Легенда, больше похожая на приключенческую повесть, приписывает основание местного монастыря… отчаянному и грозному предводителю разбойников, хозяйничавших в густых козельских лесах в первой половине XV века. Звали лихого атамана Опта, а в напарниках у него ходил жестокий Кудеяр, личность легендарная и скорее фольклорная, известная по историческим песням. Очевидно, места эти непростые, потому что со временем разбойник Опта искренне раскаялся в своих злодеяниях, постригся в монахи под именем Макария и основал две пустыни – два уединенных монастыря. «Благоразумный разбойник» закончил свой путь в Козельской Оптиной пустыне, где при нем были заведены и свято соблюдались три завета: строгая иноческая жизнь, сохранение нищеты и необходимость всегда и во всем «проводить правду без какого-либо лицеприятия». (С именем Опты предание связывает и Болховский Оптин Троицкий монастырь, находящийся в семидесяти верстах от Козельска, до середины XIX века носивший официальное название «Макарьева Оптина».)

Официальная история Оптиной пустыни начинается с козельских писцовых книг за 1628–1631 годы. В них монастырь зовется «государевым богомольем», в котором «церковь Введения Пречистыя Богородицы древяна» и «шесть келий, а в них старцы – черной священник Феодорит с братнею». И до начала XIX века витиеватое повествование истории Оптиной пустыни мало чем отличается от истории других русских монастырей, знавших периоды забвения, разорения и возрождения.

Событием стала закладка в 1689 году первой каменной церкви Введения во храм Пресвятой Богородицы на средства местных благотворителей. Среди жертвователей монастыря – члены царской фамилии и именитые бояре. Но правление первого русского императора обескровило обитель.

Петр I, которому требовались немалые деньги на вооружение армии, обложил монастыри оброком, и небольшие монастыри и пустыньки, вроде Оптиной, были закрыты, поскольку не могли платить пошлину. Братия из Оптиной пустыни в 1724 году была переведена в Преображенский монастырь города Белева Тульской губернии.

Так бы и зарасти травой забвения Оптиной пустыни, как многим другим обителям, но в 1725 году, после смерти Петра I, влиятельный оптинский благотворитель, стольник Андрей Петрович Шепелев, подает в Святейший Синод прошение о восстановлении монастыря. Ходатайство поддержала новая императрица Екатерина I, повелев Синоду восстановить Оптину пустынь на прежнем основании. Восстанавливать обитель вернулись двенадцать оптинских монахов.

«На прежнем основании», по сути, означало – «ни с чем». Монастырь не имел ни земельных, ни рыбных угодий и влачил полунищенское существование. Конечно, как могли, помогали окрестные бояре, но этого было недостаточно.

Тяжелое, порой безысходное существование продолжалось до конца XVIII века. Тогда митрополит Московский и Калужский Платон (Левшин) посетил проездом Оптину пустынь и был очарован красотой природы, окружавшей монастырь. После чего были приняты меры для восстановления в Оптиной общежительской жизни. Настоятелем Оптиной пустыни митрополит назначил опытного иеромонаха Песношского монастыря Авраамия.

Настоятель Авраамий вошел в историю Оптиной пустыни как основоположник будущего процветания обители. За двадцать лет он капитально обустроил монастырь. Появились каменные строения вместо ветхих деревянных. Справа от Введенского собора выросли новый каменный собор во имя Казанской Божьей Матери и стройная трехъярусная колокольня с примыкающими к ней флигелями для монашеских келий. Была выстроена больница с храмом при ней, разведен фруктовый сад. Но, пожалуй, главное – ведомая опытным рулевым, Оптина встала на путь духовного движения за возрождение подлинного православного предания, у истоков которого стоял знаменитый Паисий Величковский.

 

Великий старец, восстановивший непрерывность духовной преемственности христианской традиции, возродивший представление о монашеском пути как о непрерывном подвиге самоотречения и жертвенной любви не только к Богу, но и к людям, созданным по его «образу и подобию», заслуживает отдельного рассказа в этой книге.

Будущий старец родился 21 декабря 1722 года в семье потомственных священнослужителей. Его назвали Петром в честь митрополита Киевского Петра. Он рано начал готовиться к монастырской жизни, с юных лет установив для себя три правила: ближнего своего не осуждать, хотя бы ты собственными глазами видел его согрешающим; ни к кому не питать ненависти; от всего сердца прощать обиды. И долгие годы искал духовного наставника. Безрезультатно.

В те годы для жаждущих духовного опыта все дороги вели на Афон, который на протяжении многих веков оставался высшей школой монашества, хранителем православия и чистой веры. Здесь начинал свой монашеский подвиг основатель монашества на Руси преподобный Антоний Печерский. Здесь бережно хранилась молитвенная традиция. Но общий кризис православия в век Просвещения, приведший к обмирщению и глубокому упадку монашества, полузабывшего свои истоки и цели, коснулся и Афона. Многое из богатой традиции было утрачено. Но остались библиотеки с неисчерпаемыми духовными богатствами, накопленными предыдущими поколениями. К ним и обратился молодой подвижник, смирившийся со своим одиночеством. В древних рукописях, славянских и греческих, в святоотеческих преданиях он отыскал оборванную цепь духовной традиции, уходящей вглубь христианских веков, и проследил, изучил ее как книжник. «Оставшись, как овца без пастыря, я начал скитаться там и сям, стремясь найти своей душе пользу, покой и вразумление, и не находил. Не отыскав желаемого душе моей руководства, я поселился на некоторое время в уединенной келии и, положившись на волю Божию, стал читать понемногу отеческие книги. Читая эти книги, я как в зеркале увидел, с чего именно мне надлежало начинать мое бедное монашество, я понял, какой великой благодати Божией я был лишен…»

На его счастье в 1750 году Афон посетил молдавский схимонах Василий, от которого будущий старец услышал чеканное определение монашеской жизни: «Все монашеское жительство разделяется на три вида: первый – общество; второй – именуемый царским, или средним, путем. Когда, поселившись вдвоем или втроем, имеют общее имущество, общую пищу и одежду, общий труд и рукоделие, общую заботу о средствах к существованию и, отвергая во всем свою волю, повинуются друг другу в страхе Божием и любви. Третий вид – уединенное отшельничество, пригодное только для совершенных и святых мужей». Схимонах Василий постриг подвижника в мантию с именем Паисий и отсоветовал ему следовать путем одиночества.

С этого момента, неожиданно для Паисия, постепенно вокруг него возникает небольшая община, и он получает возможность применить на практике свой книжный опыт. Тогда-то и выяснилось, что ученый книжник обладает недюжинной практичностью. Все знания, почерпнутые из святоотеческих книг, он сумел претворить в жизнь, создавая монастыри, которые стали живым звеном, восстанавливающим цепь духовной преемственности.

Паисий Величковский провел на Афоне семнадцать лет, создав Ильинский скит. Когда число братьев скита превысило пятьдесят, он сделал попытку переселиться в более обширную обитель, но турецкие власти запросили за это слишком большую плату. «Поэтому, – писал Паисий, – положившись на всемогущего Бога, на всяком месте своего владычества прославляемого, мы и переселились все вместе из святой горы в православную молдовлахийскую землю». Здесь, в монастыре Драгомирна, ему удалось создать тот же особый настрой, который он сам определял как «одна душа, одно сердце». Здесь началась его переводческая деятельность. С Афона ему удалось принести творения святых отцов на древнегреческом, и ночи напролет он трудился, исправляя славянские переводы. Он понимал, что живое слово необходимо не только монахам, но и мирянам.

Начавшиеся военные действия между Россией и Турцией заставили монахов искать новую обитель. В конце концов Паисий Величковский обосновался в Нямецком монастыре, который стал крупнейшим духовно-просветительским центром восточно-православного мира. Но и здесь грозы новой русско-турецкой войны омрачили последние годы жизни старца Паисия. Он скончался 15 ноября 1794 года на семьдесят втором году жизни.

Во всех братствах учеников, окружавших Паисия, воскресли лучшие традиции египетского, палестинского, афонского и русского монашества, и среди них – опыт старчества, как особая форма духовного руководства человеческой душой, вступающей на путь подвижничества. Влияние Паисия Величковского на монашескую жизнь Молдавии и России XIX века трудно переоценить. После смерти Паисия Величковского его ученики разошлись по многим монастырям Греции, Молдавии и России. Свыше ста монастырей и обителей России так или иначе своим возрождением обязаны его ученикам. Наиболее известные из них – Оптина и Глинская пустыни, Троице-Сергиева лавра, московские монастыри.

 

Движение за возврат к святоотеческому наследию было поддержано митрополитом Платоном (Левшиным), состоявшим в переписке с Паисием Величковским и епископом Калужским Филаретом (Амфитеатровым), будущим киевским митрополитом. Благодаря последнему и основам, заложенным трудами настоятеля Авраамия, в 1820 годы начался духовный расцвет Оптиной пустыни.

Епископу Филарету (Амфитеатрову), часто подолгу и с удовольствием жившему в Оптиной пустыни, в 1821 году пришла в голову светлая мысль, устроить рядом с монастырем скит для монахов высокого духовного опыта. Оптина пустынь, расположенная у опушки соснового бора, отрезанная от мира рекой Жиздрой, была превосходным местом для созерцательной отшельнической жизни. Тем более что и начало пустынножительству здесь было уже положено – схимонах Иоанникий в начале XIX века жил в глубине монастырского леса на малой пасеке. Спустя шесть лет после его кончины по благословению митрополита Филарета было начато устройство скита, который бы давал возможность для более строгой безмолвной жизни и укреплял духовно саму обитель.

Среди основателей скита, созданного во имя первого пустынножителя, святого Иоанна Предтечи, у стен Оптиной пустыни, были известные подвижники Паисиевой школы братья Путиловы – Моисей и Антоний. Отец Моисей был первым начальником оптинского скита, а когда в 1825 году он был назначен настоятелем Оптиной пустыни, руководить скитом стал Антоний. Предтеченский скит стал сердцем Оптиной пустыни.

Именно игумен Моисей в 1829 году пригласил в скит схимонаха Льва, последователя начинаний Паисия Величковского, с шестью учениками. Так были заложены основы оптинского старчества, на век определившего духовную жизнь монастыря и прославившего его на всю Россию. Плеяда оптинских старцев, преемственно сменяющих друг друга до 20-х годов ХХ века, вписала новую страницу в историю Русской православной церкви. Новую и не всеми сразу принятую и понятую.

 

В обиходном человеческом общении нет аналогов отношениям старца и учеников. Эти отношения основаны на безмерном, безграничном, абсолютном доверии ученика своему учителю. Привыкшие жить велениями разума, но не сердца, редко могут кому-то так доверять, по крайней мере сразу. Но это только одна сторона отношений между старцем и учеником. Есть и другая – безмерная ответственность старца за судьбу вручаемой ему души. Старец – не только учитель и наставник, которому можно открыть душу, выплакать горе, у которого можно получить совет и благословение в трудной или безвыходной ситуации. Кстати, у всех Оптинских старцев был богатый жизненный опыт, житейская мудрость. Старец – всегда прозорливец, читающий в душах приходящих к нему людей и видящий будущее. «Делай, как знаешь, – говорил обычно своим посетителям отец Макарий, преемник старца Льва. – Но смотри, чтобы не случилось с тобой вот того-то…» Жизнь показывала, что предостерегал он всегда не зря.

Федор Михайлович Достоевский, широко пользовавшийся специальной литературой при работе над романом «Братья Карамазовы», так описал в нем этот феномен. «Старец – это берущий вашу душу, вашу волю в свою душу и в свою волю. Избрав старца, вы от своей воли отрешаетесь и отдаете ее ему в полное послушание, с полным самоотрешением. Этот искус, эту страшную школу жизни обрекающий себя принимает добровольно в надежде после долгого искуса победить себя, овладеть собою до того, чтобы мог, наконец, достичь через послушание всей жизни уже совершенной свободы, то есть свободы от самого себя, то есть избегнуть участи тех, которые всю жизнь прожили, а себя в себе не нашли. Изобретение это, то есть старчество, – не теоретическое, а выведено на Востоке из практики, в наше время уже тысячелетней. Обязанности к старцу не то, что обыкновенное „послушание", всегда бывшее и в наших русских монастырях. Тут признается вечная исповедь всех подвизающихся старцу и неразрушимая связь между связавшим и связанным. Рассказывают, например, что однажды, в древнейшие времена христианства, один таковой послушник, не исполнив некоего послушания, возложенного на него старцем, ушел от него из монастыря и пришел в другую страну, из Сирии в Египет. Там после долгих и великих подвигов сподобился, наконец, претерпеть истязания и мученическую смерть за веру. Когда же церковь хоронила тело его, уже чтя его как святого, то вдруг при возгласе диакона: „Оглашенные, изыдите", – гроб с лежащим в нем телом мученика сорвался с места и был извергнут из храма, и так до трех раз. И наконец лишь узнали, что этот святой страстотерпец нарушил послушание и ушел от своего старца, а потому без разрешения старца не мог быть и прощен, даже несмотря на свои великие подвиги. Но когда призванный старец разрешил его послушания, тогда лишь могло совершиться и погребение его. Конечно, все это лишь древняя легенда, но вот и недавняя быль: один из наших современных иноков спасался на Афоне, и вдруг старец его повелел ему оставить Афон, который он излюбил как святыню, как тихое пристанище, до глубины своей, и идти сначала в Иерусалим на поклонение святым местам, а потом обратно в Россию, на север, в Сибирь: „Там тебе место, а не здесь". Пораженный и убитый горем монах явился в Константинополь ко вселенскому патриарху и молил разрешить его послушание, и вот вселенский владыко ответил ему, что не только он, патриарх вселенский, не может разрешить его, но и на всей земле нет, да и не может быть такой власти, которая могла бы разрешить его от послушания, раз уже наложенного старцем, кроме лишь власти того самого старца, который наложил его. Таким образом, старчество одарено властью в известных случаях беспредельною и непостижимою. Вот почему во многих монастырях старчество у нас встречено было почти гонением. Между тем старцев тотчас же стали высоко уважать в народе. К старцам… стекались, например, и простолюдины и самые знатные люди, с тем, чтобы подвергаясь пред ними, исповедовать им свои сомнения, свои грехи, свои страдания и испросить совета и наставления. Видя это, противники старцев кричали, вместе с прочими обвинениями, что здесь самовластно и легкомысленно унижается таинство исповеди, хотя беспрерывное исповедание своей души старцу послушником его или светским производится совсем не как таинство. Кончилось, однако, тем, что старчество удержалось…»

Старец получает особый дар – направлять души к спасению и врачевать их от страстей. Рассуждение ставится святыми отцами выше всех других дарований. «Не всякий, кто стар летами, уже способен к руководству, но кто вошел в бесстрастие и принял дар рассуждения», – писал старец Петр Дамаскин.

Старчество как особый духовный союз, по определению старца Амвросия, состоит в искреннем духовном отношении и послушании духовных детей своему духовному отцу или старцу. Это духовное отношение состоит не только в исповеди перед святым причастием, но преимущественно в частом, даже ежедневном, исповедании старцу поступков, размышлений и всех малейших страстных движений мысли и сердца, а также в получении совета и благословения на любые действия, соединенные с искренней, твердой решимостью осуществить все то, что укажет старец.

Послушание старцу – отсечение своей воли – это не стеснение свободы, а стеснение произвола падшего человеческого разума, не понимающего всеблагой, всесовершенной воли Божьей. Нравственная христианская свобода заключается не в своеволии, а в самоограничении.

Дар старчества – свидетельство высшей степени духовного совершенства. Но страшным, непростительным грехом в Церкви считается самовольная имитация этого дара, грех «лжестарчества», распространившийся в предреволюционные годы. (По всей видимости, именно в этот грех впал на старости лет большой русский писатель Лев Николаевич Толстой).

Имея особый дар сострадательной, жертвенной любви, старцы чужие горести и падения воспринимают как свои собственные. Они – христианские пророки-утешители.

 

При отце Макарии опыт старчества становится неотъемлемым элементом духовной традиции русской культуры. Отец Макарий создает монастырскую библиотеку, основывает в Оптиной книгоиздательство, привлекая к подготовке изданий и переводам с греческого лучшие церковные и светские умы. Со временем в оптинской библиотеке насчитывается более тридцати тысяч томов. На библиотеку, по существу, и шли все монастырские доходы. Были собраны не только богословские труды, но и древние философские, естественнонаучные, медицинские сочинения.

До середины XIX века большинство переводов Паисия Величковского оставалось в рукописях, пока наконец не было издано в Оптиной. Усердием старца Макария и его помощников были переведены и изданы греческие и славянские труды святых отцов, в которых имелись необходимые советы и руководства для старцев и их учеников. Чтение святоотеческих книг старцы считали первым занятием инока в свободное от богослужения время, и постепенно оно стало обязательным для всей братии. Было введено откровение помыслов – ежедневное исповедание своих мыслей и чувств как неотъемлемое условие для достижения духовного совершенства. Во главу всего старцы ставили смирение как сущность христианской жизни.

Временем полного утверждения старчества можно считать начало 1840-х годов. За духовным опытом в Оптину пустынь приезжали братья Киреевские, Николай Васильевич Гоголь и многие другие представители интеллигенции.

Сохранилась легенда о таинственном и навсегда утерянном послании старца Макария потомкам. Однажды летом была страшная буря, так описанная в монастырской летописи: «.Пополудни в три часа зашла страшная туча с молнией и громовыми ударами с юго-запада при 20 градусах тепла. Она разразилась страшной бурей с проливным дождем и градом. От этой бури во многих местах Козельского уезда произошли разрушения, в особенности же в Оптиной пустыни. <…> А в монастырском лесу поломано и вырвано с корнем до двух тысяч самых толстых сосен. Страшная буря! Никто не помнил такой.» После непогоды старец Макарий вместе с братией убрал поваленные деревья и посадил на их место новые. Рассказывали, что посадки между скитом и монастырем имели клиновидную форму и служили своеобразным зашифрованным письмом в будущее, прочесть которое предназначалось последнему старцу. Так, по крайней мере, передавалось в Оптиной из поколения в поколение и не дозволялось уничтожать не только деревья, но и кустики. Но эта тайна так и осталась неразгаданной: в начале 20-х годов прошлого века после закрытия монастыря заповедные посадки выпилили, а последний оптинский старец Нектарий закончил свою жизнь в ссылке.

После кончины старца Макария издано шесть томов его писем – сокровище мудрости и многолетнего опыта.

При отце Амвросии, ученике старцев Льва и Макария, начинается золотой век Оптиной пустыни.

Тысячи людей, среди которых Федор Михайлович Достоевский, Владимир Сергеевич Соловьев, Константин Николаевич Леонтьев, великий князь Константин Константинович, нашли у него поддержку и утешение. «Здесь невольно человек заглядывает в себя и смиряется, вспомнит свое зло и содрогнется. Так мелочны кажутся все вожделения, которыми живут люди, и так хочется забыть их и уйти подальше от всего, и станет тоскливо, что так любится то, что так недостойно любви», – писал Евгений Николаевич Поселянин.

Все старцы продолжали великую традицию. Недаром оптинское старчество сравнивали с могучим деревом, имеющим сильные корни и крепкие, плодоносные ветви. Но, став частью русской культуры, Оптина разделила и трагическую судьбу России.

В начале ХХ века было записано пророчество о судьбе России старца Иосифа: «Будет шторм, и русский корабль будет разбит. Да, это будет, но ведь и на щепках и обломках люди спасаются. Не все же, не все погибнут. <…> И будет штиль <…> явлено будет великое чудо Божие, да. И все щепки и обломки волею Божией и силой Его соберутся и соединятся, и воссоздастся корабль в своей красе, и пойдет своим курсом, Богом предназначенным. Так это и будет, явленное всем чудо».

 

Трудно сказать, дожили мы до штиля или пока нет, а вот шторма Оптина пустынь не выдержала, хотя несколько лет и пыталась держаться на плаву. Вот очень краткая хроника событий тех лет.

Декретом СНК РСФСР от 10 (23) января 1918 года Оптина пустынь была закрыта. Перед революцией в Оптиной состояло около трехсот монахов.

В 1919 году оптинская братия во главе с архимандритом Исаакием создает сельскохозяйственную артель. К этому времени уже более пяти десятков монахов насильно мобилизованы на военную службу. Начинаются первые аресты.

В 1923 году артель упраздняется. Закрываются все храмы, кроме Казанского (его закроют через год, в 1924-м). В скиту создается музей «Оптина пустынь». Монастырские здания передаются под общежитие служащим местного совхоза, лесозавода и музея, под контору музея и детский дом.

В 1928 году музей закрывают, библиотеку монастыря – редкие книги, экземпляры оптинских изданий, а также весь рукописный отдел – перевозят в Государственную библиотеку имени Ленина в Москве (ныне Государственная Российская библиотека).

В 1929 году арестованы все оптинские иеромонахи во главе с архимандритом Исаакием. Многие умерли в лагерях, ссылках или были расстреляны.

Горьким вздохом православная Россия повторила вслед за Анной Ахматовой: «А в Оптиной мне больше не бывать…»

Их было немного, оптинских старцев, – четырнадцать за сто лет.

Благодаря им цепь традиций духовного опыта была непрерывной.

17 ноября 1987 года Оптина пустынь возвращена Церкви, монастырь вновь открыт, храмы восстановлены и освящены.

Краткий хронограф современных событий:

6—9 июня 1988 года – прославление Поместным Собором Русской православной церкви преподобного Амвросия Оптинского.

16 октября 1988 года – обретение святых мощей старца Иосифа.

16 ноября 1988 года – чудо мироточения икон Казанской Божьей Матери и преподобного Амвросия Оптинского в канун первой годовщины возвращения обители церкви, во время всенощного бдения.

16 июля 1989 года – перенесение в Оптину пустынь святых мощей старца Нектария.

1 февраля 1990 года – возвращение Оптиной пустыни Иоанно-Предтеченского скита.

18 марта 1990 года – освящение скитского храма в честь святого Иоанна Предтечи.

26 декабря 1994 года – вскрытие гробниц и обретение святых мощей старцев Моисея и Антония, погребенных под спудом в Казанском соборе.

14 февраля 1995 года – вскрытие гробницы и обретение святых мощей старца Исаакия I, погребенного под спудом в Казанском соборе.

26—27 июля 1996 года – канонизация в лике местночтимых святых Оптинских старцев: Льва, Макария, Моисея, Антония, Илариона, Исаакия I, Анатолия (Зерцалова), Иосифа, Варсонофия, Анатолия (Потапова), Нектария, Никона, Исаакия II с установлением общего Соборного празднования 11 (24) октября.

10 июля 1998 года – обретение мощей преподобных старцев: Амвросия, Льва, Макария, Илариона, Анатолия (Зерцалова), Варсонофия, Анатолия (Потапова).

23 октября 1998 года – перенесение новообретенных святых мощей семи преподобных старцев в храм-усыпальницу.

C 2000 года началось общецерковное почитание Собора оптинских старцев.

Приведет ли возрождение старых стен к возрождению былых великих традиций? Поживем – увидим. Старцы, во всяком случае, обещали.

 

Душевная польза одного человека вознаградит все наши труды.

Ровный неяркий свет лампад перед образами не освещал небольшую келью, быстро погружающуюся в сумерки. Уставший за день от бесконечных посетителей старца келейник неслышной тенью скользил по помещению, стараясь, не дай Бог, не потревожить больного игумена Моисея, который, кажется – слава тебе, Господи! – задремал. «Сколько же жизненных сил и веры в нем!» – не в первый раз подумал монах, глядя на своего игумена с уважением, к которому примешивались благоговение, восхищение и легкая зависть. «Грех завидовать», – сразу осудил себя монах и прислушался. Со стороны кушетки, на которой лежал игумен, доносился невнятный, еле слышный не то шепот, не то шелест.

– Батюшка? – тоже шепотом подал голос келейник, наклонясь к нему.

– Спроси, кто эта женщина? Что ей надо? Зачем она меня беспокоит? – ослабевший голос игумена звучал тихо, но настойчиво. Он порывался встать.

– Кто здесь? – громко и строго спросил келейник, выпрямляясь и внимательно оглядывая келью.

Уже совсем стемнело. Сумрак скрадывал привычные очертания предметов. Никто не отозвался. «Вот ведь люди, – с досадой подумал келейник, зажигая свечу. – С самого раннего утра сегодня нескончаемым потоком шли за благословением. У батюшки от болезни уже крест святой в руках не держится, с обедни с ним рядом стоял, придерживал крест-то. И опять же одному из посетителей батюшка сказал нынче, что в воскресенье надеется быть в церкви. Тот, разумеется, удивился, я тоже. Мы батюшке – в два голоса, что по слабости здоровья ему служить никак нельзя, а батюшка в ответ: „Служить нельзя, а быть можно". Да-а-а, – задумчиво покачал головой монах и продолжил свою мысль. – Только что последнего посетителя отпустили, всех желающих батюшка принял. Ночь на дворе! Неужели вошел кто-то, а я не заметил?»

Монах поднял свечу и снова осмотрелся. Никого. «Бредит, наверное», – с тревогой подумал он, склоняясь над старцем. На него с осунувшегося и изможденного недугом лица пристально смотрели уставшие глаза. Взгляд их был тверд и осмыслен. Вдруг в них снова мелькнуло беспокойство.

– Узнал? – выдохнул старец.

– Здесь нет никакой женщины, – растеряно пробормотал монах.

– Там, – неопределенно взмахнул рукой игумен и прикрыл глаза.

Келейник пожал плечами и на всякий случай выглянул в прихожую. Тихо и пусто. Он вышел на крыльцо. На дорожке перед домом стояла немолодая, скромно одетая женщина, сжимая в руках образок, подаренный ей сегодня старцем Моисеем. Она пребывала в явной растерянности. Увидев вышедшего монаха, встрепенулась, так и потянулась к нему.

– Чем могу быть полезен? – келейник спустился к ней с крыльца.

– Вот, – женщина разжала руку, в неровном пламени свечи блеснул образок. – Батюшка меня образком благословил. А я, дура старая, от радости и умиления о сыне совсем забыла. Мне бы и для него образок получить с благословением батюшки. И войти не решаюсь – поздно уже, и уйти не могу – о сыне вспомню, ноги не идут.

– Подождите здесь. Келейник в два шага преодолел крыльцо, торопливо прошел в келью, выбрал из коробки образок.

– Благословите, батюшка, сына благочестивой рабы Божьей, – склонился он над игуменом.

Старец медленно благословил образок, его рука обессилено упала на грудь.

– Вот теперь я спокоен, – облегченно прошептал он и впал в забытье.

В начале 1862 года настоятель Оптиной пустыни Моисей разменял девятый десяток. Солидный возраст, мало кому удается подойти к этому рубежу без груза болезней. Не удалось и отцу Моисею. Тяжелая изнурительная хворь, подкосившая его на восемьдесят первой весне, усугубилась нравственными страданиями. «Снова донос, – огорчался он, испытывая недоумение и растерянность. – Прости им Господи, ибо не ведают, что творят». «Травят, как раненого зверя, – перешептывались монахи, – батюшка игумен от болезни совсем силы потерял». «Хотя, – начинал мысленно успокаивать себя настоятель, – стоит ли удивлять этим доносам, их за почти сорок лет моего управления Оптиной мало ли было? Недовольных всегда хватало. Я и без них знаю, что хуже всех. Дела бы не погубили». Болезнь не отступала, и с конца мая 1862 года отец Моисей начал ежедневно причащаться. При соборовании он, совсем немощный, превозмогая недуг, вставал при чтении Святого Евангелия, после же, прося прощения, низко кланялся служащим, у которых сердца заходились от сострадания к старцу. Вечером 6 июня 1862 года игумена постригли в великую схиму, оставив ему имя Моисей. При обряде пострижения ответы его были внятны, чувство сильно, память светла. Он говорил, что такого утешения и такой духовной радости, наполняющей его душу с принятием великого ангельского образа, в жизни своей не помнит. Ему осталось жить десять дней. Весть о пострижении в схиму и приближающейся кончине настоятеля собрала к его одру великое множество людей, как монашествующих, так и мирских. Каждый спешил принять от него последнее благословение. Несколько слов, сказанных умирающим настоятелем, пока он после благословения вкладывал в руку посетителя образок на память, оказывались самыми нужными, важными, и главное – произнесенными вовремя. Многие, хорошо знавшие игумена Моисея, поняли, что прежде он тщательно скрывал от всех свой дар прозорливости – умение видеть сердце и душу человека. С раннего утра до позднего вечера отец Моисей прощался с людьми, благословляя их на жизнь, а по ночам, когда сон бежал от него, тихо молился и вспоминал свою долгую жизнь, мелькающую перед глазами картинками калейдоскопа.

 

Будущий преподобный схиархимандрит Моисей, настоятель и старец Оптиной пустыни, родился 15 января 1782 года в городе Романове-Борисоглебске Ярославской губернии в благочестивой купеческой семье Путиловых. Родители – Иван Григорьевич и Анна Ивановна – при крещении назвали своего первенца Тимофеем. Они были людьми глубоко верующими, исправно посещали все церковные службы и сына с раннего возраста начали воспитывать в духе строгого православия. Воспитателями супруги Путиловы были, по всей видимости, что называется, от Бога и в духовном воспитании детей – у Тимофея было два младших брата – преуспели вполне.

С юных лет Тимофей стал тяготиться мирской жизнью, распознав суету и пустоту житейских дел. Жажда духовного совершенствования заставляла его предпринимать длительные паломничества в монастыри, где он удостаивался длительных бесед с известными старцами. Свои первые путешествия по святым местам Тимофей совершал с младшим братом Ионой. Живое и частое общение с мудрыми старцами укрепило смутные желания братьев Путиловых отрешиться от мирской суеты и привело в монашество.

Окончательное решение Тимофею помогла принять неожиданная встреча в Москве. Считается, что в 1805 году ему довелось беседовать со знаменитой инокиней Досифеей. Как полагают многие историки, инокиней была знаменитая «княжна Тараканова» – законная, но тайная дочь императрицы Елизаветы Петровны и ее морганатического супруга, графа Алексея Григорьевича Разумовского. При Екатерине II княжна Тараканова была возвращена из Европы, где воспитывалась и жила с детства, пострижена в монахини и заточена в московском Ивановском монастыре на правах «железной маски российской империи». В строжайшей тайне она провела в затворе, в уединенной келье, двадцать пять лет, и при жизни Екатерины II никто не видел ее лица и не слышал ее голоса, кроме игуменьи монастыря. После смерти императрицы ее разрешили навещать митрополиту Московскому Платону и некоторым знатным особам, с которыми она, по свидетельству очевидцев, общалась на иностранных языках. Последние несколько лет до смерти в начале февраля 1810 года она провела в безмолвии и считалась «праведной», обладающей даром прозорливости. Возможно, был в жизни инокини Досифеи короткий период, когда она общалась с простыми посетителями через окно своей кельи. Во всяком случае, в жизнеописании будущего оптинского старца Моисея беседе с таинственной «старицей Досифеей» придается большое значение – инокиня направила братьев Путиловых в Саровский монастырь на путь монашеского послушания.

По указанному Досифеей пути братья незамедлительно и последовали. В Саровской пустыни Тимофей беседовал и принимал духовные наставления от преподобного Серафима Саровского.

Настоятель Саровской пустыни, иеромонах Исаия, отправил молодых людей на послушание в хлебню. Потом были и другие послушания – в Саровской пустыни, как в любом монастыре, работ и хлопот на всю братию хватало.

Братья все послушания исполняли беспрекословно, трудились исправно. Когда старца Исаию настиг тяжелый недуг, Тимофей неотлучно находился около него, писал по его поручению ответы на приходившие старцу письма.

Иона прикипел сердцем к Саровской пустыни и остался в этом монастыре навсегда. Тимофея же жажда духовной мудрости гнала вперед. Он простился с братом и, как позже писал саровскому старцу Иллариону, «удалился из Сарова по неведомым мне судьбам».

 

«Неведомая судьба» привела Тимофея в Брянский Свенский Успенский монастырь, в котором в то время собрались замечательные подвижники. Здесь Тимофей был определен в число послушников и почерпнул немало духовной мудрости от местных старцев. Но снова не задержался надолго. Вскоре по совету одного из старцев он отправился в глухую пустынь Рославльских лесов. Там он был пострижен в малую иноческую схиму и наречен Моисеем.

В Рославльских лесах отец Моисей вел жизнь отшельника – шесть дней в неделю проводил в одиночестве, вычитывая ежедневный круг богослужений. В седьмой, воскресный, день отшельники сходились для совместной молитвы. В свободное от молитв время отец Моисей занимался огородничеством, рукоделием, переписывал творения святых отцов.

Так, в трудах и молитвах прошло несколько лет до прервавшего тихую жизнь отшельника нашествия французов. Отец Моисей, распрощавшись на время с лесным пустынножительством, поступил в Белобережскую пустынь. Там он встретил трех выдающихся подвижников: отца Феодора, отца Клеопу – учеников Паисия Величковского – и отца Леонида, позже знаменитого оптинского старца.

Когда французов с позором изгнали, отец Моисей вернулся в Рославльскую пустынь и прожил там еще десять лет. В это время к нему приехал младший брат Александр. Отец Моисей с радостью принял на себя опеку над братом. Они вместе ездили на богомолье в Киев и в Оптину пустынь, побывали в Глинской, Площанской и Белобережской пустынях.

В Рославльской пустыни Александр Путилов был пострижен в монашество с именем Антоний и стал послушником своего брата – монаха отца Моисея. Надо сказать, что послушание Антония отцу Моисею до конца его дней служило образцом смирения.

Примером же служил ему брат, который сам был образцом послушания своему старцу, иеросхимонаху Афанасию, обладавшему даром умной молитвы и передавшему в наследие своему духовному ученику добродетели великой сосредоточенности, кротости и молитвы.

Эти дарования особенно ярко проявятся позже, в период многотрудной настоятельской деятельности отца Моисея. Но еще во времена его жизни в Рославльских пустынных лесах проявилась удивительная по силе духовной любовь к братии. Отец Моисей взял себе за правило «их погрешности, видимые. и исповедуемые ими, принимать на себя и каяться как за собственные свои, дабы не судить их строго и гневом отнюдь не воспламеняться…».

Тем временем калужский епископ Филарет, будущий митрополит Киевский, давно присматривался к рославльским отшельникам. Были у него на них свои виды.

Во время поездок на богомолье епископ Филарет часто останавливался в Оптиной пустыни, порой жил там неделями. К сердцу прикипели эти спокойные красивые места, тишина и уединенность. И задумал епископ Филарет основать при полюбившейся ему Оптиной пустыни скит для безмолвного пустынного жития по примеру древних святых отцов. Епископ уговорил взяться за это благочестивое дело отца Моисея.

 

И вот в июне 1821 года отец Моисей с тремя иноками: своим братом Антонием и монахами Илларионом и Савватием – с благословения архиепископа покинули Рославльские леса и переселились в Оптину пустынь. Не откладывая, выбрали место для будущего скита и были готовы приступили к строительству. Однако сразу начать строительство не получилось – нужно было расчистить выбранное место от леса. Пришлось подвижникам, вровень с наемными рабочими, валить вековые сосны, корчевать пни. Зато уже в августе была заложена церковь в честь великого пустынножителя Иоанна Крестителя.

Епископ Филарет внимательно наблюдал за успехами в строительстве и устроении скита Оптиной пустыни. Словом и делом ободрял своих избранников. 22 декабря 1822 года он рукоположил отца Моисея в иеродиакона, а через три дня – в иеромонаха. И определил Моисея общим духовным отцом братии Оптиной пустыни, тем самым мудро сближая братства скитское и монастырское. Тогда же сорокатрехлетний отец Моисей был избран настоятелем Оптиной пустыни. Благословив это избрание, епископ снова проявил мудрость и дальновидность, окончательно предотвратив возможность возникновения в монастыре двоевластия и соперничества, надежно укрепив духовный союз двух братств – монастырского и скитского.

С этого момента и до последних дней своей жизни в течение тридцати семи лет отец Моисей непрерывно служил во славу Оптиной пустыни. Его брат, отец Антоний, стал его правой рукой, скитоначальником – руководителем устраиваемого в Оптиной пустыни скита.

Несмотря на стремительную карьеру и высокие должности, отец Моисей отличался исключительным – смирением.