Библиотека Mosbiblio

Второе посещение Гоголем Оптиной пустыни произошло в июне 1851 года, когда он возвращался из Одессы.

В дневнике оптинского иеромонаха Евфимия (Трунова) 2 июня 1851 года сделана запись: «Пополудни прибыл проездом из Одессы в Петербург [на самом деле в Москву. – Е. Ф.] известный писатель Николай Васильевич Гоголь. С особенным чувством благоговения отслушал вечерню, панихиду на могиле своего духовного друга, монаха Порфирия Григорова, потом всенощное бдение в соборе. Утром в воскресенье 3-го числа он отстоял в скиту литургию и во время поздней обедни отправился в Калугу, поспешая по какому-то делу. Гоголь оставил в памяти нашей обители примерный образец благочестия».

В этот приезд Гоголь беседовал со старцами, а вернувшись в Москву сразу же написал письма игумену Моисею и старцу Макарию. В письмах он благодарил за гостеприимство, просил молитв и высылал деньги на обитель – двадцать пять рублей серебром. Так же он испрашивал благословения у отца Макария на написание книги по географии России для юношества.

Этот замысел писатель вынашивал давно, с этим замыслом связаны и планы его о поездках по монастырям России. Каким представлял себе Гоголь этот труд и какие задачи перед собой ставил, видно из набросков его официального письма высокопоставленному лицу, в котором он испрашивает материальную помощь на три года для написания этой книги. «Нам нужно живое, а не мертвое изображенье России, та существенная, говорящая ее география, начертанная сильным, живым слогом, которая поставила бы русского лицом к России еще в то первоначальное время его жизни, когда он отдается во власть гувернеров-иностранцев. Книга эта составляла давно предмет моих размышлений. Она зреет вместе с нынешним моим трудом и, может быть, в одно время с ним будет готова. В успехе ее я надеюсь не столько на свои силы, сколько на любовь к России, слава Богу, беспрестанно во мне увеличивающуюся, на споспешество всех истинно знающих ее людей, которым дорога ее будущая участь и воспитанье собственных детей, а пуще всего на милость и помощь Божью, без которой ничто не совершится…»

Старцы в ответных письмах благодарили писателя, а отец Макарий благословил его на написание книги. Но при этом считал нужным предупредить писателя, что благое дело никогда не дается просто и нужно быть готовым преодолеть неизбежные препятствия: «.пожеланию вашему не смею отказать и только тем могу служить, что, взяв перо, простираю мою грешную руку на сию хартию, а вера ваша да будет ходатайством у Господа внушить мне слово к вашему утешению. В благом вашем намерении об издании полезной книги Бог силен даровать вам свою помощь, когда будет на сие Его святая воля. Но, как пишут святые отцы, что всякому святому делу или предыдет, или последует искушение, то и вам предложится в сем деле искус, требующий понуждения».

К сожалению, юношество российское такой замечательной книги по географии не получило. Гоголь не успел осуществить свой благородный замысел.

Третья, последняя, поездка Гоголя в Оптину пустынь, пожалуй, самая загадочная. Писатель посетил Оптину в сентябре 1851 года – он ехал в Васильевку на свадьбу сестры, Елизаветы Васильевны, собираясь оттуда проследовать в Крым, чтобы остаться там на зиму. Но случилось непонятное: проехав двести верст по осенним российским дорогам, доехав до Калуги, Гоголь свернул в Оптину пустынь. Пробыв там несколько дней, он, неожиданно для многих, отправился. обратно в Москву. Среди знакомых писателя эта поездка породила самые разнообразные слухи и толки.

Что же произошло в Оптиной пустыни?

Предваряя хронику событий, стоит заметить, что Николай Васильевич характер имел инфантильный, был подвержен хандре, постоянно нуждался в моральной и житейской поддержке, не любил принимать самостоятельные решения. Часто он пытался переложить бытовые хлопоты на плечи других. Так, однажды в Риме, когда пришло время возвращаться в Россию, Гоголь впал в тяжелую депрессию из-за необходимости решать множество бытовых вопросов. Он написал письмо, в котором совершенно серьезно просил, чтобы за ним из Москвы приехали друзья – Михаил Щепкин и Константин Аксаков, – чтобы освободить его от мелких и нудных дорожных забот, связанных с переездом. Гоголь писал: «Мне тягостно и почти невозможно теперь заняться дорожными мелочами и хлопотами. Меня теперь нужно беречь и лелеять».

О последнем приезде Гоголя в Оптину пустынь доподлинно известно следующее. По всей вероятности, ему очень не хотелось ехать на свадьбу сестры, но самостоятельно принять такое решение он не мог, потому обратился за советом к отцу Макарию. Старец принял писателя в скиту. На вопрос Гоголя, ехать ли ему на свадьбу сестры, старец разумно ответил, что на свадьбе побывать нужно. Возможно, в тот же день между ними состоялся и более важный разговор, но содержание его осталось тайной. Есть смутные намеки на то, что Гоголь изъявлял желание остаться в монастыре. Старец Варсонофий рассказывал: «Есть предание, что незадолго до смерти Гоголь говорил своему близкому другу: „Ах, как я много потерял, как ужасно много потерял…" – „Чего? Отчего потеряли вы?" – „Оттого, что не поступил в монахи. Ах, отчего батюшка Макарий не взял меня к себе в скит?"»

Сестра писателя, Анна Васильевна, писала позже Владимиру Шенроку, биографу Гоголя, что брат ее «мечтал поселиться в Оптиной пустыни». Но, как известно, мечтать – не делать. Тот же старец Варсонофий говорил, что старец Макарий к высказанному пожеланию Гоголя отнесся очень осторожно: «Неизвестно, заходил ли раньше у Гоголя с батюшкой Макарием разговор о монашестве, неизвестно, предлагал ли ему старец поступить в монастырь. Очень возможно, что батюшка Макарий и не звал его, видя, что он не понесет трудностей нашей жизни».

Удрученный вежливым отказом старца, писатель продолжал хандрить. Ехать на свадьбу ему, судя по всему, расхотелось вовсе, и на следующий день он пришел к старцу с тем же вопросом: ехать или не ехать? Рассказал, что видел сон, который против дороги, и чувствует он себя скверно, и, вообще, когда думает о Москве, на душе спокойней, чем когда думает о Васильевке. Обескураженный старец вынес писателю образок Сергия Радонежского, благословил его этим образком и разумно предоставил право выбора ему самому. Гоголь, поколебавшись, выбрал Москву. Макарий вздохнул:

– Ну, если сон. и душе спокойнее – возвращайтесь.

Казалось бы, вопрос решен в пользу вопрошающего. Но писатель и на следующий день отправился к старцу. Когда он явился вопрошать о поездке в четвертый раз, старец Макарий всерьез рассердился и пригрозил впредь не принимать докучного посетителя.

Скорее всего, так и поступил. Но Гоголь, как истинный человек письменного слова, вступил со старцем в переписку: «Еще одно слово, душе и сердцу близкий отец Макарий. После первого решения, которое имел я в душе, подъезжая к обители, было на сердце спокойно и тишина. После второго как-то неловко и смутно, и душа неспокойна. Отчего вы, прощаясь со мной, сказали: „В последний раз"? Может быть, все это происходит от того, что нервы мои взволнованы; в таком случае боюсь сильно, чтобы дорога меня не расколебала. Очутиться больным посреди далекой дороги – меня несколько страшит. Особенно, когда будет съедать мысль, что оставил Москву, где бы меня не оставили в хандре».

Старец Макарий ответил на обороте этого письма: «Мне очень жаль вас, что вы находитесь в такой нерешимости и волнении. Конечно, когда бы знать это, то лучше бы не выезжать из Москвы. Вчерашнее слово о мире при взгляде на Москву было мне по сердцу, и я мирно вам сказал об обращении туда, но как вы паки волновались, то уж и недоумевал о сем. Теперь вы должны решить сами свой вояж, при мысли о возвращении в Москву, когда ощутите спокойствие, то будет знаком воли Божией на сие…»

Писатель все же вернулся в Москву, был грустен, расстроен, особенно 1 октября, в день свадьбы сестры, совпавшей с днем рождения матери. Через несколько месяцев, 21 февраля 1852 года, его не стало. Сразу после смерти писателя граф Толстой послал в Оптину извещение и пятнадцать рублей серебром на помин души новопреставленного.

В 1852 году Василий Андреевич Жуковский писал Петру Александровичу Плетневу: «Я уверен, что если бы он не начал свои „Мертвые души", которых окончание лежало на его совести и все ему не давалось, то он был бы монахом и был успокоен совершенно, вступив в ту атмосферу, в которой бы душа его дышала легко и свободно».

В 1853 году, на Радоницу, когда совершается поминовение усопших, мать Гоголя, Мария Ивановна, послала в Оптину пустынь письмо и деньги. 30 мая игумен Моисей ответил ей: «Почтеннейшее ваше письмо от 19-го сего мая и при оном пятьдесят рублей серебром от усердия вашего имел честь получить, согласно христианскому желанию вашему на приношение в обители нашей при Божественной литургии выниманием частей о упокоении незабвенного и достойного памяти сына вашего Николая Васильевича. Благочестивые его посещения обители нашей носим в памяти неизгладимо. По получении нами из Москвы печального известия о кончине Николая Васильевича, с февраля прошлого 1852 года исполняется по душе его поминовение в обители нашей на службах Божиих и навсегда продолжаемо будет с общебратственным усердием нашим и молением премилосердого Господа: да упокоит душу раба Своего Николая во Царствии Небесном со святыми, а вам да ниспослет свыше благословение, здравие и небесное утешение в огорчительном лишении единственного сына».

Мария Ивановна побывала в Оптиной пустыни на Пасху 1857 года с внуком Николаем. Духовная связь Гоголя с благословенной Оптиной пустынью продолжалась.

Летописец обители, иеромонах Евфимий, так подытожил его земное странствие: «Трудно представить человеку непосвященному всю бездну сердечного горя и муки, которую узрел под ногами своими Гоголь, когда вновь открылись затуманенные его духовные очи и он ясно, лицом к лицу, увидал, что бездна эта выкопана его собственными руками, что в нее уже погружены многие, им, его дарованием соблазненные люди и что сам он стремится в ту же бездну, очертя свою бедную голову. Кто изобразит всю силу происшедшей отсюда душевной борьбы писателя и с самим собою, и с тем внутренним его врагом, который извратил божественный талант и направил его на свои разрушительные цели? Но борьба эта для Гоголя была победоносна, и он, насмерть израненный боец, с честью вышел из нее в царство незаходимого Света, искупив свой грех покаянием, злоречием мира и тесным соединением со спасающею Церковию. Да упокоит душу его милосердый Господь в селениях праведных!»

Николай Васильевич первым из русских писателей искал в Оптиной пустыни ответы на многие, важные для себя вопросы. И находил. Во многом, благодаря старцу Макарию и его мудрым наставлениям.

 

Старец Макарий за два года до своей кончины принял великую схиму. Время своей смерти старец предсказал заранее. За неделю до кончины его соборовали. Народ стекался со всех концов России, старец до последнего часа принимал духовных чад и паломников, наставлял и благословлял их, прощался, раздавал свои вещи. Все посетители не успевали пройти к старцу, многие мечтали хотя бы посмотреть на него через окно.

7 сентября 1860 года около полуночи старец потребовал к себе духовника и после получасовой беседы с ним попросил читать отходную.

«Слава Тебе, Царю мой и Боже мой! – восклицал отец Макарий при чтении отходной. – Матерь Божия помози мне!» Ночь была очень тяжелой для умирающего, но все же он пожатием рук, благословением, взглядами выражал свою благодарность ухаживающим за ним. В 6 часов утра, будучи в полном сознании, он приобщился Христовых Тайн, а через час мирно отошел к Господу.

Так завершил свой земной путь великий старец Оптиной пустыни, отец Макарий.

Вход в Иоанно-Предтеченский скит был строго запрещен женщинам. Но в день смерти старца Макария было сделано исключение, чтобы проститься с великим старцем могли все желающие. В память об отце Макарии в день его поминовения это повторялось ежегодно вплоть до 1898 года, когда доступ в скит окончательно прекратился.

 

 

 

 

 

 

В светлую пасхальную ночь с 8 на 9 апреля 1805 года в селе Ключи Новохоперского уезда Воронежской губернии в семье Никиты Филимоновича и Евфимии Никифоровны Пономаревых родился третий сын. Родители дали сыну красивое имя Родион, что в переводе с греческого означает «герой».

Никита Филимонович, известный в округе портной, был человеком глубоко верующим, а мастером – отменным. Заказы сыпались на него как из рога изобилия, но выполнять их приходилось, надолго покидая дом. Родное село было давно обшито, да и шил портной «крепко», так что заказы приходили из окрестных сел и городков. Пока муж был в отъезде, что случалось часто, семью, в которой вскоре появился и четвертый сын, надо было кормить, – домом управляла его жена, Евфимия Никифоровна, женщина домовитая и богобоязненная.

Родион рос мальчиком тихим, молчаливым, спокойным. От рождения он был неловок в движениях и потому уклонялся от шумных и подвижных мальчишеских игр. Много времени проводил с матерью, которая воспитывала его в вере и учила следовать заповедям Господним. В том, что ее воспитание приносит плоды, она не раз убеждалась.

«Представляешь, – рассказывала как-то раз Евфимия Никифоровна мужу, вернувшемуся из очередной поездки, – мальчишки знакомые Родю в лес по ягоды позвали, я отпустила, да и сама с ним пошла – все спокойнее и опять же ягод ребятне нашей полакомиться собрать в четыре руки сподручнее. Идем. Мальчишки разбрелись все по полянам и на коленках ползают, землянику из-под листиков выбирают. Я тоже увлеклась, аукаю время от времени, чтобы Родя знал, где я. Вдруг слышу: он мальчишек зовет. Голос радостный, взволнованный. Дай, думаю, посмотрю, что там у него. Выхожу на поляну и даже обмерла – поляна вся как есть красная от ягод. Наш мальчик стоит посередине счастливый и друзей созывает на помощь. Уж так мне жалко стало этого места ягодного. Я ему и говорю осторожненько так:

– Не зови мальчишек, пускай они в другое место идут, а мы с тобой тут ягоды рвать будем.

И знаешь, что он мне ответил?

– Почему же так, мамочка? Ведь Бог не дал для нас одних, а для всех зародил ягоды!

И так укоризненно посмотрел, что я со стыда была сгореть готова». «Да, я тоже замечал, что чувство справедливости у него какое-то обостренное, что ли, – подтвердил Никита Филимонович, гладя жену по волосам, и усмехнулся: – Будешь знать, как жадничать в другой раз». «Чувствует мое сердце, монахом будет наш сын», – в словах женщины прозвучала спокойная уверенность.

Родиону было в то время семь лет.

Надо признать, что мать в какой-то мере сама способствовала стремлению Родиона стать монахом. Во всяком случае, когда мальчику было тринадцать лет, она взяла его с собой в паломничество к святыням Киево-Печерской Лавры. Там состоялось его первое знакомство с иноческой жизнью. Через четыре года они с матерью паломничество повторили.

Трудно сказать, как отнесся отец Родиона к пророчеству супруги, но с подросткового возраста начал обучать сына портновскому мастерству. Родион учеником был прилежным. Однако иноческая жизнь запала ему в душу, и он про себя решил, что портновское ремесло пригодится ему в монашеской жизни.

Постигая премудрости мастерства, юноша пришел к убеждению, что к любому делу нужно относиться добросовестно, все, что тобой сделано, должно быть сделано хорошо. А это и есть то самое правило, которое святые отцы в своих писаниях называют «хранением совести» и считают необходимым условием спасения.

В 1829 году, когда молодому человеку исполнилось двадцать четыре года, он вместе с родителями переехал в Саратов. К тому времени он настолько освоил портновское мастерство, что самостоятельно создал артель из тридцати человек. Хозяином он был, каких поискать. Родион терпеливо обучал работников сложному портновскому делу, хорошо оплачивал труд и достойно содержал артель. «На своих рабочих он смотрит, как на собственных детей, за которых ему должно отвечать перед Богом, – перешептывались Евфимия Никифоровна и Никита Филимонович. – В воскресные и праздничные дни артель в полном сборе присутствует в церкви на всенощной и обедне».

Но и этого Родиону Никитичу казалось мало. Он нанял дьячка Покровской церкви для обучения артельщиков церковному пению. Теперь работники Родиона коротали время за кройкой и шитьем, распевая духовные песни.

Молодой хозяин артели был спокоен и вежлив в обращении с рабочими, действовал не приказами и штрафами, а увещеванием и уговорами. Но несмотря на мягкость и кротость характера, когда дело касалось вопросов православной веры, Родион был тверд духом.

В Саратове в те времена существовали раскольничьи секты разных толков и направлений. Секты враждовали между собой, но в одном были едины – в ненависти к православию. Сектантов в Саратове появилось столько, что они уже намного превышали число православных христиан. Сектанты действовали на умы православных, вводили в сомнение, пополняя свои ряды сбитыми с толку, заблудшими христианами. Православная церковь обличала раскольников и сектантов, терпеливо разъясняла прихожанам пагубность их влияния и ложность учений. Но голоса отдельных священников заглушались многоголосицей сектантов.

Среди артельщиков Родиона несколько человек попали под влияние раскольников, но молодому хозяину силой убеждения и разъяснениями удалось направить их на путь истинный, вернуть в лоно православной церкви. Пользовавшийся в Саратовской губернии большим уважением старец Семен Климыч, узнав, как успешно молодой хозяин наставляет своих артельщиков, призвал Родиона к себе и сказал:

– Ты, Родион Никитич, мудро артелью управляешь, не только руками, но и душами и сердцами владеешь. Вокруг волчья стая раскольников, но посмотри, сколько в этой стае овец заблудших. Надо помочь вернуть их в ясли церкви православной. Сами они в церковь не пойдут, нужно идти к ним, спасать заблудшие души. Ты умеешь убеждать, терпелив, кроток – иди помоги заблудшим.

И Родион пошел. Он искал встречи с раскольниками, терпеливо разъяснял им, что оспаривающие Священное Писание сами становятся противниками Христа – антихристами. На раскольников доводы Родиона Никитича произвели сильное впечатление. Они были смущены и озадачены, стали сами искать встреч с Родионом, приглашали его на беседы, просили разъяснений. Родион Никитич возглавил братство, объединившее ищущих истины раскольников. Многих ему удалось вернуть на путь истины.

Заметив явные успехи Родиона Никитича, преосвященный Иаков испросил у Святейшего Синода позволения учредить в своей епархии миссию для обращенных раскольников. Миссия была учреждена. Естественно, одним из самых деятельных и активных миссионеров был Родион Пономарев. Правда, сам он, рассказывая впоследствии в Оптиной пустыни о своей жизни в Саратове, о своих успехах в обращении раскольников, скромно умалчивал, подчеркивая достижения других.

Родион Никитич стал уважаемым человеком, имел, говоря современным языком, успешный бизнес, был заметной фигурой в миссионерском движении. Он считался завидным женихом, и, само собой, его не раз пытались женить. Но каждый раз он вежливо, но твердо отказывался от женитьбы. Что-то мешало ему получать удовольствие от жизни. Позже он вспоминал об этом периоде духовного томления так: «Хотя мы и богоугодно старались жить и, казалось, будто и делами благочестивыми занимались, но чувствовалось мне, что мы еще не так живем, как бы следовало, что монахи лучше нас живут».

В тридцать два года – период духовного созревания – он все более серьезно стал задумываться о монашеской жизни. Эти мысли подвигли его на поездки по монастырям с подспудным желанием выбрать для себя обитель. В этих поездках Родион Никитич провел часть 1837 года и весь 1838 год. За это время он посетил множество монастырей, побывал в обителях Сарова, Суздаля, Ростова Великого, Тихвина, добирался до Соловков и Валаама, бывал в Почаеве, в Глинской и Площанской пустынях. В одной из этих поездок он получил благословение побывать у оптинских старцев Льва и Макария.

Приехав в Оптину пустынь, Родион наконец понял: нашел то, что искал так долго и о чем томилась его душа. Огромное впечатление произвели на него оптинские старцы – Лев и Макарий. Отец Макарий сразу выделил Родиона среди множества посетителей, приглашал к себе в келью, беседовал, сам посещал его в гостинице, приносил духовные книги, терпеливо отвечал на все вопросы, разъяснял непонятное. Уезжал из пустыни Родион Никитич с легкой душой, сделав свой окончательный выбор. Завершив все дела в Саратове, он вернулся в Оптину пустынь. Навсегда.

 

13 марта 1839 года Родиона Никитича Пономарева приняли в число скитской братии. Поселили Родиона по соседству с кельей бывшего Валаамского игумена отца Варлаама, оказавшего на молодого инока благотворное влияние. Исповедовалась скитская братия у старца Макария, но Родион ежедневно ходил на откровение помыслов и к переведенному в монастырь старцу Льву (Леониду).

1 декабря 1839 года отец Макарий был назначен начальником скита. Он выбрал келейником Родиона, пребывавшего в этом послушании двадцать лет, до дня кончины старца Макария. 13 августа 1849 года Родион был пострижен в монахи с именем Иларион.

Ежедневно тесно общаясь со старцем, послушник учился на примере отца Макария истинному иночеству, получал бесценные наставления. Он был беспредельно предан своему старцу. Показателен следующий эпизод. Однажды в осеннюю распутицу старец Макарий выехал из обители к своим духовным детям. В дороге случилась авария: сломалось колесо и экипаж опрокинулся в ров. Старец получил сильные ушибы, вывихи. Сообщили в обитель. Отец Иларион в это время сам был серьезно болен, но, получив известие о несчастном случае со старцем Макарием, не раздумывая бросился сопровождать врача. Им пришлось проехать на перекладных более трехсот верст по бездорожью.

Послушание келейника отнимало у отца Илариона много времени: нужно было заботиться о старце, быть его личным секретарем, содержать в чистоте кельи старца и свою, быть посредником между старцем и посетителями, паломниками, искавшими совета отца Макария и встречи с ним. Это доставляло множество хлопот. Кроме этих забот на нем возлежало длинное молитвенное скитское правило. Казалось бы, успевай поворачиваться, дня бы хватило. Но отец Илларион, кроме послушания келейника, добровольно возложил на себя и другие обязанности. Спал он при этом не более четырех часов в сутки. До своего посвящения в иеродиаконы Иларион брался за любое послушание: варил в скиту квасы и кислые щи, пек блины и хлебы, был пасечником, садоводом и огородником.

Вторым по значимости послушанием после главного – послушания келейника – было для отца Илариона садоводство и цветоводство. Сначала отец Иларион с удовольствием занялся садом, потом взялся и за цветы. Эти его занятия особо отмечал старец Макарий. Сам он не умел садовничать, но очень любил сад и цветы. Келейник Иларион устроил вдоль всех дорожек в скиту цветочные шпалеры, затейливо сочетая различные растения. На заре, когда вся братия спала в кельях, Иларион прививал деревья, вскапывал гряды, сажал цветы. Не случайно все, кто попадал в скит, в один голос утверждали, что там царила воистину райская красота. Никто поверить не мог, что это плоды труда одного человека.

Сад под присмотром инока Илариона давал столько плодов, что монахи до самой весны кормились монастырскими яблоками. Часто паломники и посетители просили в обители свежих и моченых яблок для больных. Никогда в этом не было отказа.

Заботами инока Илариона была восстановлена пасека, превратившаяся в образцовое хозяйство. Со временем заботы о скитской пасеке взял на себя ставший после смерти супруги монахом Оптиной пустыни отец инока Илариона, Никита Филимонович, в монашестве Нифонт. Он успешно трудился на скитской пасеке до 1849 года, до «встречи» со своей благоверной, заждавшейся его.

Отец Иларион начинал и разведение рыбы в монастырских прудах. Он никогда ранее этим не занимался, но сумел привлечь знавших в этом толк монахов, и дело наладилось.

Не все послушания отца Илариона были каждодневными: хлеб ставился раз в неделю, квасы варились, а блины пеклись только несколько раз в год. Но все эти работы были физически тяжелые, утомительные, требовали внимания и бессонных ночей. Сад тоже отнимал немало физических сил. Вечерами в жаркую погоду, после многих других трудов, отец Иларион вместе со своим помощником, отцом Флавианом, разносил по саду до трехсот больших ведер воды для поливки фруктовых деревьев.

По благословению старца Макария отец Иларион собирал лекарственные травы. Он завел домашнюю аптечку, лечил больных монахов, посещая их в кельях, исполняя фельдшерские обязанности.

Много труда вложил отец Иларион в скитские постройки, немало потрудился над устроением иконостасов. Ко всему прочему он был искусным ложкорезом, но считал это отдыхом, проводя за этим занятием часть долгих осенних и зимних вечеров. Время же, предназначенное для отдыха, от дневной трапезы до двух часов пополудни, отец Иларион употреблял на чтение святоотеческих книг.

Со стороны могло показаться, что дни отца Илариона проходят исключительно в трудах физических. Духовная его жизнь протекала незаметно для окружающих: духовных детей у него не было, после посвящения его в иеромонахи исповедовались у него только немногие близкие знакомые.

Все изменилось в последние дни жизни старца Макария, когда тот, пребывая на смертном одре, благословил отца Илариона продолжать старческую деятельность Оптиной пустыни, поручил своих духовных детей духовному руководству старцев Илариона и Амвросия. Происходило это, по свидетельству многочисленных очевидцев, так. Возле умирающего старца находилась игуменья Белевская Павлина. Она, не скрывая слез, спросила: «На кого вы нас оставляете, батюшка?» Старец Макарий указал слабеющей рукой на отца Амвросия, бывшего рядом, и позвал из соседней комнаты отца Илариона, строго указав ему: «Не оставь игумений!» Дело в том, что среди духовных детей старца Макария, кроме игуменьи Павлины, были игуменьи Севского и других монастырей. Растерявшийся отец Иларион попытался робко возразить: «Батюшка, я недостоин и сам ничего не знаю». Старец молча погрозил отцу Илариону пальцем и повторил: «Не оставь ее!» Мать игуменья Павлина, подчиняясь воле старца, поклонилась отцу Илариону в ноги, признавая его своим духовным отцом.

Духовными детьми отца Илариона стали и другие игуменьи, и Наталья Петровна Киреевская, и многие духовные дети старца Макария. Желающим иметь духовника после своей смерти, старец Макарий указывал на двух своих келейников – отца Илариона и отца Амвросия, благословляя их на продолжение старческой традиции и предоставляя выбор своим духовным детям, кто кому более по сердцу.

Старец Амвросий, во многом благодаря перу Федора Михайловича Достоевского, известен в России весьма широко. Известность старца Илариона меньше. Но согласитесь, измерять деяния старцев, как современных политиков по рейтингу популярности – дело неблагодарное. Старец Иларион был одарен духовно не менее старца Амвросия. Им обоим была дарована способность увещевать, назидать, утешать, облегчать страдания.

Старец Иларион принял это послушание от старца Макария и достойно нес его до конца своей жизни. Было ему тогда пятьдесят пять лет. А через три года, 8 апреля 1863 года, на старца Илариона возложили новое послушание: он был назначен начальником скита и общим духовником монастыря.

И в духовничестве, и в управлении старец Иларион строго придерживался порядков, заведенных его учителем, старцем Макарием. Во время пребывания начальником скита он более всего оправдал свое монашеское имя – Иларион, что в переводе с греческого означает «тихий», «радостный». В эти годы проявилась смиренная кротость его сердца. Как вспоминала монастырская братия, наставления его всегда были кратки, ясны, просты и убедительны. И тем более они были убедительны, что он первый неукоснительно исполнял то, что советовал монахам.

Старец учил, что по своей воле никто ничего делать не должен, какое бы доброе дело ни затевалось. Прежде всего, нужно объявить своему духовному отцу, просить совета и полностью довериться его рассуждению: для монаха это и есть главное условие спасения – отсечение своей воли. Старец Иларион поучал: «Послушание должно проходить с хранением совести, без небрежения, лености и невнимания, должно наблюдать за собой и быть внимательным ко всем даже незначительным действиям, тогда и в важных делах будешь так же серьезен и послушлив. Каждое дело необходимо начинать с призывания в помощь Имени Божия, ибо занятия, освященные молитвой, будут благотворны для нашего душевного спасения».

Старец Иларион был истинным пастырем, заботливым и добрым, даже в последние дни своей тяжелой предсмертной болезни он заботился о своих подопечных, всегда был готов помочь их духовным и житейским нуждам. На его занятия с братством обители был открыт доступ всем желающим. Старец принимал любого, пришедшего в обитель в поисках истины, даже раскольников: им он уделял особое внимание, вразумляя и обращая к истинной православной вере.

 

Главную причину страданий душевных и телесных старец Иларион видел в греховной жизни, в отступлении от Бога. Исходя из этого, он и врачевал.

Обратился к нему за помощью некий молодой купец, страдающий манией преследования, доводящей его до приступов буйного безумия. Во время приступов купец избегал людей, не узнавал близких, пугал всех диким взором и бессмысленными выкриками. После долгих и терпеливых бесед и расспросов старец Иларион понял, что главной причиной болезни молодого купца является скрытая глубоко в его сердце ненависть к отцу. Однако свой ум в чужую голову не вставишь. Долго старец бился с купцом, увещевая, убеждая изгнать из своего сердца злость и вражду к родителю, попросить у отца прощение. Купец – ни в какую. Сначала непонимающие глаза делал: о какой вражде, батюшка, вы говорите, я от роду никому зла не желал, тем более отцу родному. А когда старец Иларион доказал ему на примерах, что прав, и он, старец, знает, чего требует, купец уперся: не могу, и все тут – хоть режьте! Старец все приемы перепробовал, наконец, видя, что уговоры и убеждения не действуют, заявил: «Знай: только после того как получишь отцовское прощение, сможешь надеяться на помощь Божию. Без нее же с болезнью тебе ни самому не справиться, ни врачи тебе не помогут, ни я, грешный». И купца проняло. Он искренне покаялся отцу в тайной ненависти и получил отцовское прощение. Молитвами старца Илариона душа молодого человека очистилась покаянием. Вскоре он выздоровел.

Причины душевных недугов старец Иларион распознавал не только в беседах со страждущими, но и неведомыми другим путями. Как правило, причинами душевных болезней бывали негативные эмоции и чувства: вражда, зависть, злость, гнев; раздоры в семье, тяжкие нераскаянные грехи. Лечение старцем Иларионом таких болезней сводилось к тому, что страдающий человек искренне и глубоко раскаивался и сокрушался о своих грехах. Закреплялся положительный эффект водой из богоявленского источника и маслом от лампадок, горевших на могилах старцев Льва и Макария, – воду и масло старец давал с собой, «на дом».

Любовь к страдающим людям и терпение старца были безграничны. Сохранилось воспоминание об одной необычной исповеди. Однажды на исповедь к старцу Илариону привели душевнобольную. Он внимательно всмотрелся в ее лицо, задумчиво покачал головой и начал исповедь. Однако женщина исповедоваться не собиралась. Старец требовал, чтобы она осеняла себя крестным знамением и произносила вслух свои грехи. Женщина противилась, прятала руки за спину, кричала, низвергая на старца потоки непристойной брани. Старец Иларион бранных слов как будто не слышал, он увещевал, уговаривал, просил женщину покаяться в грехе, за который она так сильно страдала. Настойчивость и терпеливость старца принесли плоды: после длительных и настойчивых уговоров женщина созналась в грехе, покаялась и пришла в полное сознание.

Старец вышел на крыльцо очень усталый, но довольный исцелением. Сказал, добродушно улыбаясь:

– Поди ты, какая попалась злющая и сопротивная. Таких, кажется, у меня еще и не бывало. Однако Бог помог узнать и добиться толку, за что ей было такое попущено: хоть не напрасно трудился столько времени. Другие, верно, скорбят, что так долго я с нею пробыл. Но Бог поможет, со всеми займусь!

– Вы бы ее, батюшка, оставили, коли она такая, – сказал кто-то из заждавшихся посетителей.

Старец укоризненно покачал головой и ответил:

– А у нее ведь душа такая же, как и у нас с тобой. Весь мир не стоит одной души!

Старец Иларион был наделен не только даром исцелять. Как и многие старцы Оптиной пустыни, он обладал даром прозорливости, который по великому смирению своему тщательно скрывал. Но дар этот часто проявлялся непроизвольно. Человеческие сердца были для него открытой книгой. Как бы ни скрывал старец дар прозорливости, сохранилось много примеров явных проявлений этого дара.

Старец Захария, схиархимандрит Троице-Сергиевой лавры, особо поддерживавший старца Илариона, в дни своей юности посетил Оптину пустынь и побывал у него. Когда старец Захария подошел к дверям кельи старца Илариона, он остановился и про себя произнес молитву. Когда закончил, из-за закрытой двери старец Иларион ответил: «Аминь». Дверь открылась, и старец Иларион принял Захарию. Во время долгой беседы старец Иларион, совсем не зная жизни и намерений гостя, вдруг сказал: «Что, матушка твоя померла? Смотри же, теперь не женись, а отец твой отпустит тебя в монастырь». Так все впоследствии и случилось.

Часто к старцу обращались за советом, собираясь вступить в брак. В те времена это был вопрос очень серьезный, жизненно важный, часто предопределявший дальнейшую судьбу людей. Рассказывали множество случаев, когда советы старца были дальновидны, а пророчества сбывались.

Как-то обратился к старцу молодой купец, недавно внезапно овдовевший. Обратился не напрямую, а через своего брата, поехавшего в Оптину пустынь. Купец просил благословения на повторный брак. Старец Иларион дал неожиданный ответ: «Пусть он погодит еще годок да приедет к нам, и мы посмотрим, не годится ли он нам». Брат передал купцу ответ старца, но тот, по молодости, пропустил совет мимо ушей и женился еще раз. Но через три недели умерла и вторая его жена. А некоторое время спустя, купец сам явился в обитель, был принят в скит и пострижен в монашество.

Мать некоего благочестивого семейства ничего не делала без советов своего духовного отца старца Илариона. Естественно, когда настала пора выдавать единственную дочь замуж, мать привезла ее в Оптину пустынь за советом старца. Девица была видная, приданое – справное, и женихов собралось трое. Мать и дочь три дня ходили к старцу Илариону, надеясь, что он укажет, кого из трех женихов выбрать. Но старец упорно молчал. И только на четвертый день сказал: «Ну, дочка! Когда уж плыть, так плыть. Переплывешь – будешь человек. Видно, Богу так угодно».

Келейники растолковали просительницам, что мудрый старец подразумевал: девице придется перенести множество скорбей по выходе замуж. Нужно суметь их выдержать.

Так и случилось. Первые три года девушке было очень трудно, в семействе мужа ее приняли неласково, неприятности сыпались одна за другой, даже ее крепкое здоровье расстроилось. С каждым днем слабела она телом и духом, но, помня наказ старца, терпеливо ожидала лучшего. И через три года все внезапно изменилось: к ней вернулось прежнее здоровье, муж стал с ней ласков, молодые зажили в мире и радости, не уставая благословлять мудрого старца.

Но не только прозорливостью прославился старец Иларион. Большое уважение и любовь он снискал кротостью и смирением.