Библиотека Mosbiblio

А вот когда рассекли пустую склерозированную массу, то там ничего интересного не оказалось — типичный старый рубец, просто со свежим воспалением. Молодец Барашков, что не стал такое резать в чистой операционной. Впрочем, скальпель он туда всё же тыкал. Надо бы бабушке срочно антибиотики назначить. Теперь понятна история этого инфильтрата. Когда-то бабка проглотила эту цацку. Скорее всего случайно. Такая круглая штуковина обычно гарантировано и без помех проходит желудочно-кишечный тракт. Однако случился довольно редкий случай — в районе слепой кишки эта стекляшка стала. Возможно не малую роль сыграло индивидуальное анатомическое положение того места, где тонкий кишечник соединяется с толстым. Дело в том, что входит он туда сбоку, под прямым углом, и у Эммы Аароновны этот угол оказался весьма высоко. Образовался своеобразный слепой мешок, где твёрдый и тяжелый предмет вполне может задержаться. Инородное тело давит на стенку кишечника, образуя там выемку — пролежень. Слепая кишка одной стороной прилежит к брюшной стенке, и стекляшка постепенно «вгрызлась» туда. Такие дела весьма известны, и вряде случаев они заканчиваются плохо. У данной же больной обошлось — кишка зарубцевалась изнутри, запечатав объект в ретроцекальном пространстве. После воспалительного процесса образовалась рубцовая ткань. Но микробы всё равно попадали туда, время от времени вызывая воспаления. Это объясняло и периодические боли справа внизу живота и образование толстой фиброзной капсулы вокруг инородного тела. Осталось только спросить, помнит ли сама больная, как она проглотила эту цацку?

На утро Эмма Аароновна отошла от наркоза и чувствовала себя вполне нормально. Точнее чувствовать себя совсем нормально проблематично, ведь всего несколько часов назад мозги отключали, накачав организм разной гадостью, а потом ещё резали живот. Поэтому Барашков и записал в истории болезни "состояние удовлетворительное". А вот на закономерный вопрос "доктор, так что у меня там?", вместо ответа устроил маленький спектакль — демонстративно достал из разных карманов две баночки и помахал ими перед носом у своей пациентки. В одной склянке в жидкости плавал круглый шматочек «мяса», весь в белесых лохмотьях и с резанной дыркой. В другой же, в сухой, позванивая и сверкая, катался светло-голубенький кристалл. "Ну что, не узнаёте?"

Такой реакции пациентки адъюнкт не ожидал. Руки её затряслись, губы задрожали. Забыв про боль, Эмма Аароновна со всех своих старушечьих сил резко приподнялась и вцепилась в Барашковскую руку. Старлей хоть и был худощав, но весьма рослый и силой обладал порядочной. "Тихо, тихо, тихо! Швы же разойдутся!" Он бережно уложил больную обратно на подушку и снял её дряблые старческие руки со своего левого запястья. Склянку же с камешком он всё ещё продолжал сжимать в своём кулаке. На глаза Эммы Аароновны навернулись слёзы. Барашков постарался её успокоить: "Да ну что вы так! Не надо переживать. Я это… Я хотел вашу стекляшку на патанатомию отдать. Курьёз, вроде — курсантов учить можно… Но нам вообще-то капсула важнее…"

"Доктор, пожалуйста, отдайте его мне! Ну, пожалуйста! Очень прошу вас, отдайте" — буквально взмолилась больная. "Кого?" Вместо ответа бабуля прикусила губу. "Ну, это… Украшение… Отдайте, умоляю!" Видно цацка очень дорога для бабули. Старлей принялся успокаивать её: "Эмма Аароновна, берите конечно! Уж коль из вас это вырезано, то вам и принадлежит. Хотя как учебный препарат, эта блестяшка была бы намного ценнее для нас, чем для вас. И ещё…" Адъюнкт не успел договорить, как его челюсть опять отвисла от удивления. Бабулька схватила пузырёк и тут же вытрясла из него кристалл себе в рот! А потом, крепко сжав челюсти, уставилась на Барашкова испуганными глазами.

Опешивший старлей не знал что и сказать. "Эмма Аароновна… Мы это… Никто тут ничего не собирается… Да вытащите вы эту дрянь изо рта! Не ровен час опять проглотите, что, вторую операцию делать?!" Бабулька нехотя выплюнула кристаллик в свой сухонький кулачёк и теперь смотрела на адъюнкта жалостливо, виновато и как-то совсем беззащитно. Потом она, как малый ребёнок, засунула руку под себя, словно всё ещё боялась, что молодой человек бросится отнимать её драгоценность. А ведь и вчера, да и буквально минутой ранее бабка производила впечатление полностью психически здоровой, образованной женщины… Что за странную бурю эмоций вызвала эта бирюлька? Сомнений нет — момент проглатывания бабуся должна помнить преотлично.

Что бы успокоить больную, Барашков стал задавать типично медицинские вопросы о самочувствии, о газах, попросил дать другую руку, чтобы померить пульс. «Нормальность» стала постепенно возвращаться к Эмме Аароновне. Она переложила кристаллик в левую руку и хоть всё ещё держала его зажатым в кулачке, но уже под себя не прятала. Да и больно такое делать со свежей операционной раной! Тогда Барашков аккуратно осмотрел её живот, бережно помял брюшную стенку в районе разреза. Похоже обошлось без инфекционных осложнений, хотя рано ещё судить, денька три ещё подождать надо. По ходу дела он с подробностями рассказывал весь ход операции, как за слепой кишкой нашёл инфильтрат, что он думал и как извлёк находку. На лице больной напряжение и страх сменились выражением благодарности. Адъюнкт понял, что пациентка успокоилась, и можно задавать вопросы.

"Всё же хотелось бы знать, когда вы эту штуку проглотили? И вообще мне хотелось бы вас порасспрашивать о…" Эмма Аароновна мягко прервала старлея. "Молодой человек… Вы уж меня извините, но сейчас я вам ничего рассказать не могу. Знаете, эта стекляшка… Цена ей копейка, конечно. Копейка цена! Вообще никакой цены — бижутерия, дешёвка! Но память… Она просто дорога мне как реликвия, как воспоминание о той жизни, о всей моей семье. В общем, чего же я вас путаю! Давайте договоримся так — завтра-послезавтра я вам всё расскажу. А пока, извините. Старческие нервы, знаете ли, да ещё операция… Конечно, спасибо вам большое, но прошу вас, идите пожалуйста, мне хотелось бы отдохнуть. Барашков хмыкнул и вышел из палаты.

После обеда адъюнкт снова осмотрел старушку. Бабуля пребывала в прекрасном настроении и её удовлетворительное состояние стало ещё удовлетворительней. Свою блестяшку она также держала в кулачке. Ну чтож, Эмма Аароновна, будем вас переводить из послеоперационной палаты интенсивной терапии в обычную, общую. Когда санитар привёз каталку, то бабка всё же не удержалась и опять положила кристалл в рот. Там она его и держала всё время, пока снова не оказалась на койке. И похоже, когда она спала, то тоже держала свою цацку за щекой.

В послеоперационном блоке режим строгий, а в общие палаты уже пускали посетителей. В тот же вечер к Эмме Аароновне приехали сын и невестка. Лысеющий мужчина в тёмной замшевой куртке и подчёркнуто строго одетая женщина. Видать семья тоже интеллигентная, да и с достатком. Вон какие гостинцы матери привезли, а ещё свежий номер "Иностранной литературы" и томик стихов. Но бабку чтиво не интересовало. Она обняла сына, а потом наклонила его голову вплотную к своим губам и принялась что-то долго ему шептать. Слушая мать сын с недоверием глядел в пустоту, а потом пару раз случайно не сдержавшись громко воскликнул "не может быть!". В завершение рассказа бабуля что-то украдкой передала ему в руку. Всё ещё не веря услышанному, сын ошалело посмотрел на свою жену, а потом подал ей знак пройти к окну. Повернувшись к жене, он хотел было что то ей показать, но вдруг на мгновение поколебался и осмотрел палату. Одна койка пустует — заправленная чистым бельём дожидается нового пациента. Обитательница другой, молоденькая толстушка с каким-то пластиковым мешком сбоку, кряхтя и постанывая только что вышла в туалет. Соседка матери, крепкая сорокалетняя женщина, наверное из рабочих, увлечённо смотрит юмористическую передачу по маленькому переносному телевизору и похоже никакого интереса к их разговору не проявляет. Одна мать неодобрительно качает головой.

Мужчина взял ладонь супруги и положил туда синеватый кристалл, что передала ему мать. Вечерний мягкий свет скрадывал буйство игры цветов на гранях. Женщина без всякого благоговения равнодушно смотрела на безделушку. Потом она взяла её, и будто желая убедиться в каких-то своих догадках, и провела гранью по стеклу. Раздался скрежет, как от стеклореза, и на окне осталась глубокая царапина. "Неужели это он?! А я всё считала красивой семейной легендой…" — с придыханием заговорила жена. Сын нетерпеливо перебил её "Не Он, а ОНА! Голубая Эмма! Уникальный камень и по цвету, и по чистоте, и по размеру! Купленный ещё моим прадедом, гранённый одним из лучших ювелиров Петербурга — моим дедом Аароном Циммерманом, и названный в честь его младшей дочки — моей матери Эммы Зингельшмуллер, урождённой Циммерман! Голубая Эмма, что столько пережила… Революцию, национализацию, репрессии, войну и концлагерь! Реликвия вернулась в свою семью. Точнее, никогда не покидала нас… Невероятно!!!"

Такие откровения совершенно не понравились самой бабушке Эмме. Она резко оборвала сына: "Я то смогла его сохранить! А ты сумеешь ли, коль с первой минуты трезвонишь на всю округу? Домой идите, и чтобы больше ни слова. Нигде и никогда! Поняли!?" Сын и невестка понимающе закивали головами, потом принялись по очереди целовать мать, и бормоча пожелания о скорейшем выздоровлении, быстро удалились. У Эммы Аароновны от волнения разболелось сердце и закружилась голова. Она дотянулась до кнопки вызова медсестры. Хоть карвололу, что ли, попросить. Вскоре появилась сестричка, померила давление, посчитала пульс и вызвала дежурного терапевта. Похоже нервы у бабульки порядочно разбуянились за сегодня. Капельками тут не обойдешься, пришлось назначать инъекцию. Укол подействовал, и ночь прошла благополучно.

Утром следующего дня адъюнкт Барашков сидел за историей болезни Эммы Зингельшмуллер и всё никак не мог решить маленькую проблему — назначать бабке консультацию психиатра или повременить? Решил повременить, а вот если и сегодня она откажется ему свою историю рассказывать, вот тогда и позовём соответствующего специалиста. Его доклад на утренней конференции об извлечении инородного тела был выслушан с интересом, но особого ажиотажа среди сотрудников не пробудил. Больше всего сотрудников раздосадовало, что такое забавное инородное тело Барашков умудрился в первый же день отдать хозяйке, у которой абсолютно нет никакого желания рассказывать свою историю. Бабку навестили доцент с курсантской группой и сам профессор, но та им тоже ничего не сказала, сославшись на слабость и плохое самочувствие. Врёт ведь! Нормальное у неё самочувствие. Ну, пойдём, послушаем, что бабушка скажет нам сегодня.

Нацепив очки и высоко подложив под плечи подушку, Эмма Аароновна читала в своей кровати "Иностранную Литературу". Женщина рядом так же смотрела телевизор, правда почти без звука. Впрочем утром там всё равно ничего путёвого не было. Толстушка с пластиковым контейнером сосредоточенно вязала шарфик. Последняя кровать всё также была пуста. Барашков поздоровался со всеми и прошёл в палату. Женщины, не отрываясь от вязанья и телевизора, буркнули себе под нос ответное приветствие. Похоже по молодости адъюнкта, его тут за большого специалиста не считали. Старлей присел на краюшек бабулиной койки. Вообще-то дурной тон, следовало бы стульчик взять, но молодому доктору казалось, что таким образом он завоюет хоть капельку больше доверия этой скрытной бабцы.

А бабка оказалось вовсе не такой уж и скрытной. Она охотно отвечала на вопросы, а когда дело дошло до номера на её руке, то вообще рассказала интереснейшую историю. До революции её предки обитали в Санкт-Петербурге и судя по всему, не бедствовали. Однако воспоминаний об этом времени у неё нет — родилась она сразу перед революцией. Помнит, что в НЭП их семья жила в просторной квартире и имела прислугу. Потом всё это ушло, как её отца забрали. Чтобы спастись от возможный репрессий, мать с дочкой уехали к каким-то далёким родственникам, что жили под Минском. Там же Эмма закончила школу, потом Минский Политехнический институт. Училась она хорошо, осталась при кафедре, стала подумывать о диссертации. Но через два года началась война. А ей всего двадцать шесть…

Через неделю немцы уже стояли под Минском, а ещё через неделю начали выводить евреев. Тогда её не взяли по чистой случайности — она возвращалась домой, когда выводили мать. Та сделала вид, что дочь ей не знакома. Таким образом светленькая Эмма спаслась в первый раз. Оставаться в Минске ей было нельзя, слишком много людей знали о её еврейском происхождении. Оставался только один выход — податься куда-нибудь в незнакомое село, сославшись, что родная хата сгорела. У колхозников ведь не было паспортов, а значит это единственная возможность избежать проверки документов, и соответственно установления национальности. И неизбежной смерти.

Минуя патрули и заставы Эмма ушла из города в никуда. Обосновалась на маленьком хуторке, где пожилая белоруска стала выдавать её за свою племянницу Василину. Так прошёл ещё один год. Эмма привыкла к новому имени, привыкла к тому, что надо копать мёрзлую землю на полях, где искать прошлогоднюю гнилую картошку, а потом тереть её на деруны — этакие пахнущие гнилью оладьи. Руки загрубели, а говорить она старалась мало — боялась своего городского выговора, а с виду ведь селянка-селянкой! Но вот немцы стали набирать местных для работы в Германии. Молодая Эмма-Василина попала туда. Её группу привезли под Гюнтерсблюм, на юге Германии и распределили как бесплатную рабсилу по фермерским хозяйствам. Работа была вполне по силам — подвязывать виноградники, обрезать да убирать виноград, следить за птицей и свиньями. Симпатичная Эмма, и до Германии сносно знавшая немецкий, бюргерам нравилась, её не обижали и вполне сносно, а порою даже очень хорошо, кормили. Дожила она в Гюнтерсблюме аж до осени 1944-го года, когда на своё несчастье встретилась со своей землячкой-одноклассницей. Видать она то и вложила Василину, что та Эмма Циммерман.

За Эммой приехало СС. Не помогли ни похвальбы хозяина-бюргера, что мол очень хорошая работница, ни её собственные причитания, что случилась досадная ошибка. Эмму даже ни о чём не спрашивали. Офицер СС просто глянул на неё и бросил одно слово — юден! Потом её привезли на какую-то станцию, там она и ещё человек сорок евреев долго стояли в тесном помещении. Подошёл поезд, и их стали запихивать в товарные вагоны, где и так уже было битком людей. Поезд пошел на восток. Через сутки прибыли на место назначения — Аушвиц. Это если по-немецки. Или в Освенцим, если по-польски. Музыка Вагнера из громкоговорителей, колючая проволока под напряжением и собаки за ней, часовые с пулемётами на смотровых вышках… А ещё труба, и чёрный жирный дым. Смрад сгоревшей плоти.

Пожалуй это конец. Но не сразу — Эмма была физически крепкой, поэтому её оставили для работ. Средняя продолжительность жизни таких «счастливчиков» меньше шести месяцев. Однако это были последние недели Освенцима — с востока по Польше продвигалась Красная Армия. Узники рассказывали, что порою видят в небе английские и американские бомбардировщики, а соседний химический завод уже давно лежит в руинах. Но тут нечто важное нарушилось в немецкой педантичной машине. Если раньше баланды давалось немного, но регулярно, то сейчас кормить перестали совсем. А тут ещё Эмма заболела и… И спаслась второй раз! Случись такое всего неделей раньше, и она стопроцентно оказалась бы в газовой камере. Но сейчас камеры уже не работали — слышна была советская канонада. Не работал и крематорий — трупы пытались сжигать штабелями во рву, но и на такое не хватало ресурсов. Здоровых заключённых вначале гоняли заметать следы, однако это дело быстро оставили. Всех, кто мог идти построили в колонны погнали на запад — знаменитый Марш Смерти, прочь от советских войск. Из оставшихся, кого убили, а большинство просто бросили умирать.

Несмотря на сильную дистрофию и болезнь, Эмма не умерла — подошла Красная Армия. Особой медицинской помощи не было. Наладили питание протёртым супом, потом организовали порционную выдачу хлеба и маргарина. Эмме и тут повезло вдвойне. Худая и страшная, видать она всё же сохранила намёки на свою первоначальную красоту. Солдаты её заметили и определили при медчасти, что развернулась неподалеку. Через месяц молодой организм окреп, и её отправили назад в Россию. Привезли в специальный реабилитационный лагерь, где до этого лечились ленинградские блокадники. Там она ещё пробыла недели две, а потом вместе с последними ленинградцами снова оказалась в своём родном городе. Таком же, как она сама — истерзанном, полностью истощённом, когда-то доведённом до крайности, но живом. В послеблокадном Ленинграде вновь закипала жизнь, также возвращалась жизнь и в душу Эммы. Она повстречала молодого фронтовика, тоже еврея. Жить в Питере под «репрессивной» фамилией Циммерман ей не хотелось, и она быстро стала никому не известной и труднопроизносимой Зингельшмуллер. Вот и вся жизнь.

Похоже, что бабуля сама была не прочь выговориться. Барашков поблагодарил её за интересный рассказ, но посетовал, что главного то он не услышал "Так вы эту, м-мм… реликвию, с собой в концлагерь брали?" Оказалось что, да. И не только в концлагерь. Эта никчемная побрякушка, стекляшка, цена которой конечно же копейка, просто как память досталась её отцу от деда. Мать уберегла её, когда отца взяли. С нею они не расставались никогда — хранили в своей бедной квартире в простенькой шкатулочке. Однако у этой бижутерии-стекляшки была неплохая оправа, из белого металла. Да нет, не из платины, что вы, откуда… Из серебра. Так вот в тот день, когда собирали минских евреев, Эмма вытащила из неё дешёвую стекляшку, а саму оправу понесла менять на что-нибудь съестное. Получается, что эта безделица так первый раз спасла ей жизнь. Саму же серединку она зашила в уголок ватника и тоже постоянно таскала с собой. Вроде как ничего не стоящий, но для неё бесценный, семейный талисман-спаситель.

В этом ватнике она попала в Германию. Там ей жена бюргера отдала своё старое пальто, и Эмма перепрятала стекляшку под его подкладку. А уж когда её взяло СС как еврейку… Тут уже нигде не прячешь — там на проверках даже рот заставляли открывать, а блочницы-капо могли залезть вообще куда угодно. Но она постоянно держала свой талисман во рту. А когда подходил проверяющий просто глотала его. В громаднейшем же лагерном туалете Эмма всегда садилась на краешек, где в жиденьких фекалиях найти свой амулет ей было просто. Она обтирала его и тут же бирюлька снова отправлялась в рот. Да рисковала, да может из-за этой дешёвой бижутерии подвергала себя неоправданному риску, но ведь это ж талисман. И оказалось талисман не подвёл! Под конец лагерного ада при очередной проверке Эмма проглотило стёклышко, а оно из неё не вышло. Напрасно Эмма обшарила каждый сантиметр этого грязного уголка в туалете. Напрасно проделала то же самое ещё много раз, надеясь, что её стекляшка где-то «заблудилась» или застряла. Синенького кристалла не было. Она посчитала, что просто поеряла его, ведь порой надзиратели-капо давали на оправку всего тридцать секунд. А потом она заболела… Как только сейчас оказалось, это талисман образовал пролежень в её дистрофичной толстой кишке и тем самым спас ей жизнь второй раз. Ведь из тех здоровых, кого погнали Маршем Смерти на запад выжили максимум десятки из тысяч.

Барашков с сомнением покачал головой. Адъюнкт был закоренелый материалист, в судьбу и талисманы он не верил. Хотя тот факт, что голубенький амулетик спас бабкину жизнь дважды, внушал определённое уважение. Переваривая услышанное, адъюнкт бесцельно поглядел в другую сторону. Толстушка с пластмассовым мешком на боку сидела с открытым от удивления ртом. Похоже её спицы неподвижно застыли ещё в самом начале бабкиного рассказа. В глазах молодой женщины стояли слёзы. Сорокалетняя «пролетарка» наоборот казалось ничего не слышала, полностью углубившись в утреннюю новостную программу.

"Эмма Аароновна, скажите, а где сейчас ваш талисман? Меня уж вся кафедра достала, спрашивают, почему я не принёс его на пятиминутку всем показать, а сразу вам отдал". Бабке вопрос явно не понравился. "Э-ээ… доктор, так сейчас то мне в нём какой толк? Мне помирать скоро! Цены в нём полный ноль! Я ж говорю — стекляшка, десяток на пятак! Вон отдала родственникам… Э-ээ… Племянница в институт будет поступать, пусть ей эту безделицу передадут, поди на экзаменах поможет!"

Тут работяга впервые оторвалась от своего телевизора: "Доктор, да не верьте вы ей! Врёт она в наглую!" В разговор тотчас же вступила толстушка с пластиком на боку: "Ну зачем вы так говорите о пожилом человеке!? Она еврейка и татуировка у неё вон из концлагеря… Всё сходится!" Пролетарка презрительно хмыкнула: "Чё сходится? Да я не за её жизнь говорю то! Брешет бабка, что стекляшку она глотала. Доктор, а ты к окошку подойди. Посмотри, какую царапину ейная невестка на окне той «стекляшкой» оставила! Нашли дуру! Сте-кля-а-шка-аа, гы-гы! Брильянт то. Небось рублёв пятьсот стоит, а то и все восемьсот. Поставь же его в оправу, там в кулончик золотой или в кольцо, токо штоб толстенькое, такое, знаешь солидное, так и целу тыщу дадуть! Нашли дуру, сте-ее-кло-оо! Гы-гы".

Пусть даже бабка врёт, а пролетарка права. Старший лейтенант медицинской службы, врач-хирург, кафедральный адъюнкт и будущий преподаватель Барашков получал двести восемьдесят рублей денежного довольствия. Это без дежурств. А так и за триста выходило. Врач на гражданке имел сто двадцать целковых, рабочий рублей сто пятьдесят — двести. Пятьсот рублей, конечно, состоянием не являлись, да и тысяча тоже… Хотя деньги считались приличными — этож целый месячный оклад начальника его кафедры! Но нет, не стал бы он из-за такого жизнью рисковать. Барашков напоследок быстренько прощупал у Эммы Аароновны живот и вышел из палаты. Больная поправляется, а химический состав инородного тела его больше не интересовал. Для него эта история закончилась.

Для меня она бы тоже закончилась, если бы не один случай. Я этот день хорошо помню — на завтра исполнялось ровно десять лет, как я прожил со своей супругой. Втихую от неё поднакопил кое-каких денежек и решил сделать жене роскошный подарок — кольцо с бриллиантом. В чём, в чём, а в камнях я совершенно не разбираюсь. Поехал в Санрайз-Молл. Цены везде такие, что закачаешься. Тут смотрю объявление висит — New York Diamonds 50 % off — магазин "Нью-Йоркские Бриллианты", скидка пятьдесят процентов. Это типа как "Одесская артель Московские Баранки" — "Нью-Йорк Даймондз" и в Техасе, и на Аляске есть. Я туда. Жене подарок выбрал, в бюджет почти уложился, довольный коробочку в карман прячу, и тут вижу брошюрка на прилавке лежит. Такая бесплатная цветная книжёнка на десяток страниц. Дай думаю, возьму почитю, что там люди бриллиантового бизнесса пишут. Интересного оказалось мало — краткий ликбез про критерии оценки камней, потом объявления о рспродажах, какой-то каталог, а вот в конце несколько картинок крупных бриллиантов мировой известности.

Вообще-то именные камни живут всегда дольше людей. Они сменяют вереницы хозяев, листая наши судьбы, как страницы. Вот и у этого камня новая судьба. Интересная картинка с аукциона «Сотбис» — фотография красивого голубоватого алмаза старой классической огранки пирамидкой-"розой". Написано, что какой-то индус его себе прикупил. Король металлолома, что-ли… Всего за шесть миллионов долларов. А имя у этого бриллианта… "Голубая Эмма"!!! И подпись в двух словах, что этот бриллиант из семейной династии старых еврейских ювелиров, имеет драматическую историю, в частности пережил холокост. Никакой больше конкретики. А больше и не надо — таких совпадений не бывает. Тут только одно случайное совпадение — шесть миллионов. Доллар на жизнь. Вот знал бы Барашков, что он тогда вырезал!

ГРОЗНАЯ ПЛАСТМАССА

Сами по себе инородные тела в медицине вешь не редкая. Мы ещё будем касаться ситуаций, когда их умышленно глотают, при этом без всякого вреда для здоровья. С другой стороны, от таких подарков и летальные исходы встречаются. Помните в советские времена были такие беленькие пластмассовые палочки-зубочистки? Так вот в 442-м госпитале один полковник едва Богу душу из-за такой ерунды. После какого-то торжества с возлияниями почувствовал дядька боль по центру живота, сразу под ребрами. Пока до службы добрался, боль из лёгкой переросла в нестерпимую. Начмед его в госпиталь повёз. Там давленьице померили — падает, а пульс частый. Взяли кровь на анализы — гемоглобин низкий, эритроцитов мало. Всё ясно — полковничий организм где-то кровушку теряет. А болит где? В эпигастральной области.^[18] Так значит там кровоточащая язва желудка… На стол его!

Анестезиолог — вырубай клиента, время не ждёт. Вот и клиент в отключке. Вжить его по белой линии скальпелем — до полости живота добрались за минуту. А от туда ка-аак ливанёт! Кровь. Анестезиолог бедный мечется как угорелый, растворы струями во все вены пускает, а давление восстановить не может. Такое от язвы не бывает. Да и кровь красная, без желудочного сока, слизи или какой другой жидкости, может только из кровеносного сосуда набежать. Хирурги уже пытаются эту кровь в стерильную банку электроотсосом откачать и обратно в полковника пустить. Да кровищща пребывает быстро. Наконец откачали всё из брюха. А вот и причина — дырка в мезентериальной артерии!^[19] Хоп её москитом^[20] — больше не кровит! Теперь надо рядышком всё прощупать, с какого милого это такой крупный сосуд сам по себе порвался? А рядом в тканях торчит беленькая пластмассовая зубочистка. Такая вся из себя безопасная, а смотри же — встала в самом ненужном месте, проколола кишечник, а потом ещё и крупный кровеносный сосуд. А ведь люди обломки бритвенных лезвий и битое стекло горстями ради шоу едят, и ничего! Да что там горстями, за год машины съедают!

Но это хоть и редкая, но случайность. Видать выпил полковник лишку, вот и не заметил, как зубочистку то глотнул. Другое дело, когда инородное тело в себя умышленно пихают, да не в рот. Вспоминается мне одно тело на Судебке. Привезли этот труп из какой-то клоаки. Тогда бомжей не особо много водилось, и деклассированный элемент в виде алкашни, селился в основном по коммуналкам. Лежит холодный дядька, заблёванный, небритый и грязный, лет сорок-пятьдесят, с лёту даже возраст не определишь. Даже от мёртвого разит спиртягой. Глянул — очередная алкогольная смерть. Помер с перепою, и вскрывать не надо. Но положено… Хочешь, не хочешь, а три полости посмотри.^[21]

Начинать надо с пораженной части тела. Куда алкаш водку сливает? В брюхо! С него, значит, и начнём. Разрез в виде буквы Y, от ключиц и до лобка. Ой, вот это да! Ещё до эвисцерации^[22] всё ясно — смерть от перитонита. Да какого! Кишечник был проколот тонкой пластмассовой указкой. Указка весьма гибкая, да и кончик не особо острый. Интересно, что же там дальше, откуда указка выходит? А выходит она из мочевого пузыря — вон проколола его, и сколько жидкости в брюхе. Моча с примесью кала. Однако пузырь не пуст. Надо его аккуратно рассечь, чтобы сфотографировать картинку in situ.^[23] В мочевом пузыре оказывается 82 сантиметра тонкой виниловой трубки, скорее всего от обычной капельницы, и около семи метров рыбацкой лески, причём леска спутана, видать давно там сидит. Ну и указка-губительница… Причина смерти, если отвлечься от терминов судмедэкспертизы и патанатомии и взять шире — экстремальный аутоэротизм, попытка достигнуть сексуального удовлетворения таким-вот извращённым способом. Понятна и крайняя степень опьянения — получив разрыв пузыря, этот психопат просто давил водкой свой болевой синдром, от стыда не решаясь вызвать «Скорую». Что за причуды у таких людей — если что-то куда-то помещается, то туда это следует обязательно засунуть. И какой от этого кайф

ЗОЛОТИСТЫЕ ЭСТРОГЕНЫ

А вот ещё одна история о глупом капитане. Даже не о глупом, а совсем дураке. Этот капитан был офицером связи, и служил он не где-нибудь, а в самом Штабе округа. Красавец мужчина, высок и ладно сложен, от поклонниц отбою не было. Правда по месту службы о личной жизни того капитана мало чего знали, у него была нормальная жена, а если он и ходил «налево», то тихо.

Служил себе капитан, не тужил, да с некоторого времени стало одно обстоятельство его сильно огорчать — сослуживцы над ним посмеиваться начали. Обидно так. Вояки, они же порой просты до безобразия, а шутки у них сальные, да хамоватые. "Эй связист, дай за сиську подержаться!" Кому такое приятно? К тому же, с грудями у капитана действительно начались какие-то проблемы — они увеличились и стали болезненными, как у девочки-подростка. Потом стала исчезать растительность на лице, щетина на месте бороды и усов стала совсем редкой. И наконец появились приступы учащенных сердцебиений, сопровождавшиеся покраснением лица, обильным потоотделением и головокружениями — точь-в-точь, как у женщины в начале климакса. И ещё один неприятный момент для молодого капитана, хотя пожалуй и самый незначительный — нечто, что с натяжкой можно назвать ослаблением потенции. По его собственным словам, половую жизнь он вёл так же часто, как и раньше, но вот чтобы кончить ему приходилось возбуждаться намного дольше.

Понятно, что военврач в его части только руками развёл, поставил диагноз "гинекомастия неясного генеза"^[24] и послал этого капитана в ВМА к эндокринологу.^[25] Эндокринолог с лёту тоже первопричины не обнаружил и положил капитана в клинику Факультетской терапии на обследование. Там врачи прежде всего кинулись у него гормонально-активную опухоль искать. Обычно вырастает такая где-нибудь в надпочечниках или гипофизе, и начинает выкидывать в кровь женские гормоны — эстрогены. Эстрогены в свою очередь у мужика начинают формировать женские вторичные половые признаки. Но никакой опухоли у того капитана не нашли.

Тогда решили проверить его на скрытый гермафродитизм — редкое состояние из разряда казуистики, когда мужчина может иметь скрытые женские органы. Результат обычный — никакой капитан не гермафродит, а самый настоящий мужик, и генетически, и анатомически. К тому же за время обследования офицер стал себя чувствовать совершенно нормально — никаких тебе "менопаузных приливов", грудные железы болеть перестали, даже как-то спали в размерах, а самое главное — его гормональный фон полностью восстановился.

Давно известно, что у всех абсолютно здоровых мужчин в крови присутствуют женские гормоны, а у всех абсолютно здоровых женщин — мужские. Развитие вторичных половых признаков определяется не самим фактом их наличия, а соотношением их количества. Больше андрогенов — организм развивается по мужскому типу, больше эстрогенов — по женскому. Но и те и другие нашей эндокринной системой образуются всегда. Так вот при поступлении в самом первом анализе крови у того капитана нашли некоторое увеличение доли эстрогенов, но последующие анализы давали исключительно нормальное соотношение.

Примитивный диагноз, поставленный штабным начмедом, так и остался в первоначальной формулировке. Недокопавшись до первопричины, академические светила не смогли его чем-нибудь конкретным дополнить. Но капитану то помочь надо. Хоть здоровье само по себе восстановилось, но женские сиськи то остались! Предложили ему сделать простую операцию, по типу пластической — просто удалить железы и восстановить первоначальный мужской облик его груди. Капитан согласился. Ну что ж, в таком случае спешки не требуется — операция плановая, срочности никакой. Вот вам направление в клинику Общей Хирургии, прооперируетесь через пару месяцев. А пока на выписку и домой.

Через два месяца приходит тот капитан на Общую Хирургию. Потный, красный, сердце молотится, груди набухшие, снова твёрдые и снова болят. Значит вернулась его болезнь. Подняли его старую историю болезни, и сразу кровь на анализы. Только теперь уже не одним андроген-эстрогенным соотношением заинтересовались, а ещё захотели узнать, какие же конкретно эстрогены присутствуют и в каких количествах? Тонкий анализ, сложный. Отправили образцы на кафедру Биохимии. Те применили самые последние методики того времени и дают однозначный ответ — кроме несколько повышенных концентраций нормальных эстрогенов, фолликулостимулирующего и лютенизирующего гормонов, да пролактина, в крови найдены следы местранола, этинил-эстрадиола и норэтиндрона — гормонов искусственного происхождения! Стероид норэтиндрон очень похож на женский гормон прогестоген. Он не является эстрогеном, но по женской части тоже очень активный. На основе этого вещества делают противозачаточные таблетки. Неужели капитан их пьёт?! Кто же он — скрытый трансвертист, или тут какая иная причина?

Стали на офицера наседать — так и так, в вашей крови, товарищ капитан, циркулируют излишние женские гормоны, но вместе с гормонами из противозачаточных таблеток. Объяснитесь, пожалуйста, как они туда попали? Каким образом и скакой целью вы их туда вводите? Капитан клянётся и божится, что никаких противозачаточных таблеток он в жизни не пил, никаких эстрогенов себе не колол, что он никакой не гомосексуалист и не трансвертист — своей мужской породой он весьма доволен, любит исключительно женщин и пол менять даже в страшном сне не собирается. Одно только смутило хирургов — после этого разговора уж очень капитан мрачный стал. Сидит в полном одиночестве на подоконнике в коридоре и курит одну за одной в полнейшей депрессии. Позвали тогда они на консультацию психиатра.

Приходит психиатр. Для приватности увёл капитана в процедурную, и давай там его расспрашивать. Уж какой он там подход использовал, уж какую психологическую методику применял, но видать оказался профессионалом наивысшей категории — с одной беседы в самые сокровенные глубины души залезть сумел. Ведь какие самые оберегаемые секреты конкретного человека? Секреты сексуальных отношений! Тем более становятся секреты подобного рода тайной в квадрате, если сексуальные отношения отличаются от общепринятого среднего. То, что большинство людей нормой никак не считает и называет сексуальным извращением.

Тот связист действительно любил женщин, любил много и любовью самой плотской. Жену свою удовлетворял ежедневно, а в выходные, так и не раз, но ещё умудрялся по любовницам бегать. Только его мужское хозяйство просто так на женщину не вставало. Необходим был довольно странный ритуал — капитан упрашивал свою партнёршу помочиться ему в рот. А мочу эту пил. После этого у него возникала бурная эрекция, и он страстно удовлетворял свою парию всеми возможными способами. За последующие бурные ласки подруги этого офицера-красавца, включая жену, ему такую странность прощали, а после нескольких «сеансов» даже выполняли эту просьбу с нескрываемым удовольствием.

Вот и весь секрет — большое количество женских гормонов и противозачаточные стероиды, а также продукты распада эстрогенов всё ещё с весьма высокой гормональной активностью, выводятся из организма почками. И жена, и любовницы того капитана регулярно пользовались противозачаточными таблетками, и разумеется их моча кроме собственных эстрогенов, была весьма сильно «подсолена» синтетическими. Такой «коктейль» из натуральных и искусственных гормонов мог запросто вызвать гормональные расстройства с появлением "климактерических приливов" и формированием женских половых признаков. Но при одном условии… Такой мочи должно быть выпито не просто много, а очень много, регулярно и часто. "Так сколько же вы мочи выпиваете?" — спросил психиатр. "Ну у жены каждый день, а у подруг четыре-пять раз в неделю. Каждый раз столько, сколько у них в пузыре удержаться сможет — они знают, что перед моим приходом в туалет ходить не следует, терпят и ждут, а то ведь у нас ничего не получится…"

Операцию пришлось отменить — на следующий день у этого молодого капитана случился самый настоящий инфаркт. И дело тут вовсе не в психологическом стрессе, хотя конечно задушевная беседа с таким признанием, капитанские нервы пощекотала порядочно. Дело тут всё в тех же гормонах — очень известный побочный эффект их излишней концентрации заключается в том, что они вызывают повышенную свёртываемость крови с тенденцией к тромбообразованию. А ведь инфаркт миокарда это всего лишь внутрисосудистый тромб в сердце. Капитанское признание сработало лишь как спусковой крючок, но не как главная причина. Капитана из армии уволили по кардиологической статье, хотя если честно, то всё же стоило ему дать «семёрку» из психиатрии.^[26]

HEAVY METAL^[27]

Тяжёлых последствий от тяжёлого металла хватает. Я не о рок-музыке. И не о тяжелых металлах в чистом виде, вроде изменений личности в погоне за тяжёленьким златом-серебром или тяжких девяти граммах в сердце. Конечно в последнем случае свинец весьма летальное последствие даёт, да и просто тяжёлая железяка на голову не полезна. Но всё это случаи в общем-то понятные. А вот отравления тяжёлыми металлами часто совсем не понятные!

Вольфрамовая звёздочка

Этот случай тоже о странном питии. Как вы уже знаете, нашими соседями были артиллеристы из Артиллерийской академии. И ещё вы наверное знаете, что у всех, кто носит погоны, принято обмывать каждую новую звёздочку, что туда прикручивают при присвоении очередного воинского звания. Медики обмывали свои звёздочки весьма прозаично — нальют в мензурку разведённого спирта, кинут туда знак отличия, а потом спирт выпьют. Правда были уникумы, что спирт не разводили. Тогда его надо было махом глотать, а это опасно — можно ненароком и новенькую регалию в пищевод отправить. Хорошо младшим офицерам — там звёздочки мелкие, а если майор и выше? Такой звездой и подавиться можно.

Но у артиллеристов дело обстояло совершенно по-другому. У них был свой ритуал! Выполнялся он далеко не для всех — надо было умудриться получить очередное звание в стенах Артиллерийской академии, да ещё не просто так, а в период практических занятий. Тогда учебная группа артиллеристов сбрасывалась на несколько бутылок коньяку, чтобы отметить присвоение чина своему товарищу. Вся группа пила коньяк просто и без затей — со стаканов. А вот «имениннику» доставалось. Старший группы заливал полстакана коньяка в ствол только что отстрелявшейся пушки, а потом сливал чёрно-серую, пахнущую гарью и порохом, мутную жидкость обратно в стакан. Туда бросали звёздочку, а потом под дружное ободрение давали до дна выпить «счастливчику». Последствия обычно были или никакие, или дело ограничивалось лёгким поносом. Правда изредка организм отказывался принимать отдающую металлом и очень горькую гадость, и тогда «новопроизведённый» под бравурные аплодисменты просто блевал. Вырвать на глазах у всех было зазорно, но даже в этом случае офицер считался "порохом прожженным" настоящим артиллеристом.

В этот раз стреляли где-то далеко, километрах в ста от города. Новоиспечённый майор Лобанов решил от традиций не отступать — коньяк на всю группу закупили заблаговременно. А тут ещё и второй повод появился — группа отстрелялась на «отлично». В город отъезжать только завтра, можно и ритуал соблюсти, и выспаться. Эй, старший! Товарищ подполковник, давай выполняй обязанности — заливай пушку, крести майора! Ополоскав звёздочки, майор морщась проглотил "пушечный коньяк". Скрутило желудок, от отвратительного вкуса во рту тут же потянуло на рвоту. Сослуживцы смеясь протянули шоколадку, а потом поднесли вторую, уже нормальную чарочку. Отлегло, похорошело. Майор принимает поздравления.

День закончен, товарищи офицеры идут на ужин, а потом возвращаются в палатку допивать припрятанное. К ночи всё опорожнили. Посидели немного, потренькали на гитаре, повспоминали прежнюю службу и курсантскую молодость, пора и спать ложиться. И тут майору Лобанову становится плохо. Народ диву даётся — вроде выпито не так уж и много, чтоб с такого взрослого мужика развезло. Но совет народный прост — иди в кустики, а там два пальца в рот и всех делов. Майор поднимается и тут же падает. Во развезло, так развезло! Пытаются его отнести в палатку, и тут замечают, что майор совершенно ни на что не реагирует. Он не пьян, он без сознания!

Все во хмельку, поэтому особенно светиться никому не охота. Может сам отойдёт? Майора хлещут по щекам, в лицо плеснули холодной воды. Похоже, что сам не отойдёт — у Лобанова начались судороги, изо рта пошла пена. Эх, какой вечер испорчен! Хочешь, не хочешь, а надо звонить врачу этого учебного полка. Если вызвать городскую «Скорую», то когда она в эту глухомань приедет.

Прибыл военврач на зелёном "Уазике"-санитарке. От майора запах алкогольный, поэтому первый вопрос: "Сколько выпил?" Сказали не то чтобы честно, а ещё от греха подальше раза в два преуменьшив. Да от такого не то что не упадёшь, а даже не зашатаешься! А про обмывание звёздочек коньяком с пушечного ствола вообще молчок. Тут майора опять судороги бить начали. Врач опрос прекратил, что-то делать надо. Быстро отвёз его в полковой пункт, где вколол ему все противосудорожные препараты, что только были. Судороги стали слабеть, а вот и вовсе исчезли. Меряет доктор давление, щупает пульс — всё в норме! А сознания нет. Кричит в самое ухо, щекочет рёбра, щиплет в самых болючих местах, трёт грудину, что есть силы сдавливает пальцы, колет иголкой — никакого ответа, неврологическая активность на нуле!

Вот и дыхание мельчает и становится реже и реже. "Срочно неси КИ-4!" — орёт врач фельдшеру. Тот прибегает с небольшим кислородным аппаратом для реанимации в полевых условиях. Маску на нос и бегом в машину — едем в клинику Военно-Полевой Терапии, начмед Артиллерийской академии с соседями уже созвонился.

Привезли Лобанова в клинику. Сразу заинтубировали^[28] и настоящий стационарный аппарат искусственной вентиляции лёгких подключили. Дежурные терапевты на такого больного глянули и решили — не в ту клинику привезли. Похоже у него кровоизлияние в мозг. Но прежде чем отфутболить майора в Нейрохирургию (а это снимать с аппарата и капельниц, вызывать спецтранспорт со спецбригадой — ой какая морока), надо точно в правильности диагноза убедиться. А вдруг это менингит? Сделали люмбальную пункцию — взяли на анализ немного спино-мозговой жидкости. Кстати, бытует в народе мнение, что от пункции может парализовать, якобы из-за того, что в спинной мозг укололи. Глупости. Парализует скорее всего по той же причине, для диагностики какой пункцию и делали. А в спинной мозг уколоть таким образом просто невозможно — он гораздо выше заканчивается. Наши мозги окружает всего около 150-ти миллилитров светло-желтого ликвора. Если инсульт, то там может быть кровь, если инфекция — то гной, тогда ликвор мутный. У майора Лобанова ликвор оказался абсолютно нормальным, первоначальные подозрения отпали.

Взяли кровь на экспресс-анализ. И зацепиться не за что. Уровень алкоголя в крови и вправду незначительный. Ни алкалоидов, ни барбитуратов, ни наркотиков. Тесты на цианиды, фосфоротравляющие соединения, свинец, мышьяк, сурьму, сулему^[29] — всё отрицательные! Сутки проходят — изменений никаких. Прошли вторые сутки. Всё также аппарат за майора Лобанова дышит, но динамика умеренно-отрицательная — стали почки сдавать. На третьи сутки организм майора совсем перестал мочу выделять, начала развиваться уремия — состояние, когда организм травится накопившимися продуктами белкового распада. Пришлось подключить аппарат искусственной почки и провести гемодиализ.

Что же это такое? Полевые терапевты вкупе с военными токсикологами все возможные варианты перебрали. А может это финал бериллиоза, хронического отравления бериллием? Или острая интоксикация таллием? Такую экзотику на ВПТ не проверить, зато можно запросто её проверить у соседей — рядом с клиникой находится кафедра Токсикологии, даже на улицу выходить не надо — оба здания связывает длинный застеклённый кородор. В одной из лабораторий той кафедры делали парно-индуктивную плазма-эмиссионную спектрометрию. За длинным названием, описывающим физическую суть метода, спрятан принцип его работы — в специальных условиях взятый образец превращают в плазму. В плазме уже нет молекул, одни атомы. Самый простой пример плазмы — это пламя. Так вот его излучение можно разложить по спектрам и каждый спектр отдельно померить — каждый элемент излучает только свой характерный спектр. О структуре вещества этот метод ничего не даёт, а вот о нахождении там самых редких элементов в самых незначительных количествах указывает безошибочно.