Библиотека Mosbiblio

Хотя тенденция смягчать историю польской юдофобии характерна для некоторых английских авторов, никто из них не обнаружил большей изобретательности, чем Хилари Беллок, утверждавший, что полякам присущи особое терпение, терпимость и милосердие на протяжении длительного периода мученичества, которое, по его мнению, они приняли от евреев. «Поляки, — писал он, — превратив свою страну в убежище для всех преследуемых в христианском мире евреев, стали жертвами собственного великодушия и еще и сегодня страдают от него» (21, 109). Однако на протяжении всей польской истории не известно ни одного случая, чтобы евреи заживо сжигали поляков; если бы такое событие было зафиксировано, Хилари Беллок, несомненно, упомянул бы о нем.

Большинство англичан не обратило внимания на историю еврейских страданий, рассказанную С.М.Дубновым в его «Истории евреев в России и Польше», хотя английский перевод этой книги вышел в свет в 1916 году. Большинство людей предпочитают думать, что эти средневековые ужасы принадлежат невозвратному времени невежества и предрассудков. Наука и современное образование якобы положили им конец. Дубнов не был столь оптимистичен. Он заканчивает свою книгу вопросом, который евреи задавали на протяжении веков: "Народ-мученик стоял на пороге нового царства с застывшим на губах вопросом:

'Что на очереди?'". Сорок лет спустя Дубнов, которому тогда было за восемьдесят, был убит нацистами.

Одной из причин, почему немцы избрали Польшу главным «еврейским крематорием» Европы, было подкрепленное фактами убеждение в том, что любые злодения против евреев оставят безразличным общественное мнение этой страны, что население может быть готово даже к сотрудничеству. Многие поляки отказывались сотрудничать и помогали евреям бежать или прятали их у себя; католические священники с риском для жизни убеждали в проповедях свою паству не выдавать евреев нацистам. Однако даже эти героические проповедники не могли изменить вековую традицию, и неудивительно, что люди, которых не научили любить своих еврейских соседей в мирное время, не всегда были готовы на жертвы, когда наступил кризис.

Представление, что на самом деле евреев вовсе не преследовали или преследовали так же, как другие меньшинства, является следствием невежества. Этот аргумент часто используют люди, втайне одобряющие притеснение евреев. В Англии человек может быть хорошо образован в области истории и даже иметь научную степень и при этом практически ничего не знать об истории евреев в Европе. Во многих европейских учебниках истории о евреях либо вообще не говорится, либо о них упоминают между прочим, как о ростовщиках.

По— видимому, именно невежеством можно объяснить удивительную фразу, написанную в 1913 году Сесилем Честертоном в «Бритиш Ревью»: «Нам говорят, что евреев преследовали! Но ирландских католиков преследовали… более жестоко, чем евреев». Возможно, Г. К. Честертон знал историю несколько лучше, чем его брат. Но круг его познаний был столь же узок. «Говорить о евреях всегда как об угнетенных и никогда как об угнетателях, -писал он, — просто абсурдно; это подобно тому, чтобы требовать соответствующей помощи изгнанным французским аристократам или разорившимся ирландским лендлордам и совершенно забывать, что французские и ирландские крестьяне тоже пострадали!» (43, VI) По-видимому, эти авторы придерживались взгляда, что, может быть, евреев время от времени и преследовали, но они всегда заслуживали этого; христиане, оскорбленные богатством этих людей, восставали против них и с полным правом резали их. Французские антисемиты, которые гораздо откровеннее других, высказывают свою симпатию к подобным действиям в недвусмысленных выражениях. Жорж Бернанос *16 открыто одобрял преступления, совершенные его христианскими предшественниками. «Когда пришло время, они очистили себя от евреев, как хирург вычищает гнойник» (25, 42).

В Испании под руководством доминиканцев «гнойник» был вычищен с хладнокровной тщательностью. Искусный хирург Торквемада подготовил и провел операцию. В 1492 году всему еврейскому населению Испании (от 200 до 500 тысяч человек) было приказано оставить свою собственность и покинуть страну в четырехмесячный срок. Несколько тысяч несчастных на время нашли спасение в крещении. Сесил Рот пишет:

«Наиболее сильные из тех, кто отправился в путь, не видели конца своим бедствиям. Голод и болезни повсюду преследовали их по пятам. Многих ограбили и убили в море бесчестные кораблевладельцы. Тем, кто высадился на африканском берегу, пришлось столкнуться с ужасами пожаров и голода и с нападениями разбойников. Те же, кто прибыл к берегам христианской Европы, оказались еще менее удачливы, и даже современники были возмущены, наблюдая, как у генуэзских причалов рьяные монахи — с крестом в одной руке и хлебом в другой — сновали среди голодных людей, предлагая пищу в обмен на принятие христианства» (156, 247). Генуэзский историк Бартоломео Сенерага, свидетель ужасного положения этих беженцев, с оттенком осуждения объяснял, почему местное население и вообще весь мир проявили столь полное безразличие к их судьбе. Это безразличие следовало не из отсутствия гуманности, а из того, что в евреях не видели людей, к ним относились почти как к животным. Страдания этих людей, по его словам, «представлялись с точки зрения нашей религии похвальными, однако если посмотреть на них не как на животных, а как на людей, творения Господа, в том, что они обречены на страдания, есть доля жестокости».

Испанцы, сжигавшие евреев на кострах, короли, изгонявшие их, священники, стряпавшие обвинения в ритуальных убийствах и пытавшие евреев до смерти, — все они были одушевлены одним и тем же стремлением к наживе. Менялись предлоги — религиозные, политические, экономические, но результат всегда был один и тот же: еврейские деньги текли в карманы преследователей. В 20 веке эта техника была усовершенствована немцами, показавшими, как на евреях можно зарабатывать и после их смерти. Тонны золота были собраны и поступили в берлинский банк: переплавленные кольца, сорванные с пальцев, золотые зубы, вырванные у мертвецов. Когда охота на евреев стала в Германии популярным «спортом», женскими волосами набивали мешки, трупы шли на изготовление мыла, а кости — на выработку удобрений. Это делалось людьми, которые были христианами. Об этих людях следует помнить тем, кто разглагольствует о пристрастии евреев к золоту *17.

В 15 веке у евреев еще было право на погребение. Но пока они были живы, пока у них были деньги и имущество, их травили до смерти. Большинство евреев (по оценке некоторых исследователей — около 100 тысяч)18, изгнанных из Испании, нашло убежище в Португалии, где их встретили враждебно. В 1496 году король Мануэль велел под угрозой смерти покинуть страну всем евреям и маврам, отказывающимся принять крещение; вся их собственность, конечно же, была конфискована. Более того, у них должны были отобрать детей и насильственно окрестить их. Это распоряжение было особенно болезненным для евреев, которые традиционно очень преданы детям. Португальцы забыли, что, когда Иисус сказал «пустите детей и не препятствуйте им приходить ко Мне, ибо таковых есть Царство Небесное» (Матф., 19:14), он не имел в виду: «Вырвите еврейских детей из рук их матерей, разбейте семьи, отнимите мальчиков и девочек от их плачущих родителей, отправьте их как можно дальше, на другой конец страны, и окрестите их во имя Отца, и Сына, и Святого Духа; главное же — сделайте так, чтобы они никогда больше не увидели своих родителей».

Большинство искавших спасения в Португалии евреев оказалось в отчаянном положении вследствие почти немедленного возобновления ужасов, которые они претерпели в Испании. Им было некуда идти, у них нигде не было друзей. Церковники твердо вознамерились спасти еврейские души. Д-р Сесил Рот пишет:

«На самом деле „изгнание из Португалии“ — неточное выражение. Число тех, кто мог эмигрировать, было настолько ничтожным, что его можно вовсе не принимать в расчет. То, что положило конец присутствию евреев в этой стране, было беспрецедентное по своим масштабам всеобщее крещение, почти не имевшее исключений и проведенное в жизнь с необузданным насилием… В большинстве случаев евреям не оставили возможности принять мученическую смерть. Их буквально вталкивали в купель и после грубой пародии на обряд крещения объявляли христианами» (154, 60-61).

Их вталкивали в купель. Мавров же пощадили, опасаясь ответных действий: у мавров была армия и собственная страна. Жестокость турок, сарацин и мавров вошла в поговорку, и у христиан были серьезные причины опасаться их. Однако память об их жестокостях угасла, и сегодня никто не обвиняет «арабов» за зверства, совершенные ими в 15-16 веках. Никто не помнит, что случилось с достопочтенным архиепископом из Отранто, когда там в 1480 году высадились мусульмане. Более половины жителей этой области были казнены мучительной смертью, а оставшихся увели в рабство. Престарелого архиепископа распилили надвое (139, 4, 334). В 1453 году в Константинополе *19 турки проявили такое же отношение к христианской религии. В сообщении об их действиях папа Пий II жаловался:

«Они уничтожали изображения Богоматери и святых, повергали в прах алтари, бросали свиньям мощи мучеников, убивали священников, бесчестили жен и девиц и даже оскверняли монахинь, убивали зажиточных граждан. На пиршестве у султана они проволокли по грязи образ нашего распятого Искупителя, плевали на него и кричали: 'Вот он. Бог христиан!'»(139, 3, 90).

Во время венгерского крестового похода 1525 года «пять убитых епископов и два архиепископа были брошены на поле битвы. Перед шатром султана в честь победы была сложена пирамида из двух тысяч голов. На следующий день перебили полторы тысячи пленников» (134, 10, 179-180).

Эти действия не оставили в памяти европейцев ненависти к убийцам. Даже в то время евреи считались большими врагами христианства, чем турки и арабы. В перечне пассажиров «Корабля дураков» Себастьяна Бранта *20 евреям отводится первое место:

Проклятых евреев, презирающих учение Христа, За их упрямую и бессовестную жестокость Следует поставить впереди всех дураков.

Турки, мавры и сарацины в представлении англичан являются своего рода «джентльменами». «Память общества удивительно коротка, — писал сэр Арнольд Уилсон, — и я часто поражаюсь, что среди англичан распространено представление… что во время войны турки вели себя, как настоящие солдаты» (192, 129). Большинство людей забыло, если вообще когда-нибудь знало, как турки и арабы обращались с английскими военнопленными в Месопотамии во время Первой мировой войны. Умирающих от дизентерии и холеры английских солдат арабы кнутами гнали по дорогам; с тех, кто падал, сдирали одежду, их истязали, а иногда хоронили еще живыми. Историю этого марша никогда не расскажут полностью, «так как те, кто мог бы рассказать самое худшее, не пережили его. Некоторые, особенно самые молодые солдаты Хэмпширского и Норфолкского полков, неоднократно вынесли от турок худшее бесчестье, какое только один человек может нанести телу другого; они были слишком слабы, чтобы сопротивляться своим охранникам…» На полях сражений в Месопотамии «арабы без устали рыскали среди убитых, гонимые грязной жаждой добычи и человеческой жизни». Однако сегодня в Англии никто не считает, что справедливо обвинять турок или арабов за поведение их далеких предков в Отранто или их отцов в Месопотамии. Никто не помнит страшного события, которое произошло 17 марта 1919 года в Верхнем Египте, возле Миньи. Проходивший здесь поезд остановили и убили двух британских офицеров и еще восемь пассажиров. Их тела разрезали на куски, и их руки, ноги, куски тела разносили по улице деревни, выкрикивая: «Английское мясо!» (35, 40).

Если бы в какой-либо период своей истории евреи распилили надвое архиепископа или даже дьякона, им этого никогда бы не забыли. Если бы еврейские террористы разрезали на куски английских офицеров и продавали их мясо на улице еврейской деревни, ответственность возложили бы на всех евреев мира и им всегда напоминали бы об этом зверстве. Видимо, для арабов существует один закон, а для евреев — другой. Араб может украсть из табуна десяток лошадей и отделаться порицанием, а еврея, который только заглянет через ограду, арестуют и посадят за решетку.

Образованность и интеллект ученого не всегда являются преградой для тенденциозности, способной сделать необъективным даже профессионального историка. Печально обнаружить в «Истории пап» Людвига фон Пастора фразу, которую мог бы написать начальник немецкого концлагеря. Даже у этого неутомимого исследователя были два разных исторических подхода: один — для христиан, другой — для евреев. Папу, обвиненного в слабости, глупости или преступлении, при недостаточности улик следует оправдать или извинить обстоятельствами, еврей же — и только еврей — может быть осужден без всякого снисхождения. Пастор практически не упоминает евреев и редко обращает внимание на их несчастья и их судьбу. Но его оправдание святейшей инквизиции могло бы принадлежать перу самого Торквемады, если бы инквизиторы считали нужным объяснять, за что они сжигали людей заживо. В наши дни объяснение Пастора удовлетворило бы любого немецкого расиста-убийцу. Оно имеет легкий, но ясно различимый оттенок идеологии нацизма:

«Сикст IV *21 выказал большую твердость в вопросе об испанской инквизиции. Эта судебная организация… была создана, в первую очередь, для рассмотрения особых обстоятельств, связанных с еврейской общиной в Испании. Ни одно другое европейское государство не пострадало в этот период так, как Испания, от безжалостной системы ростовщичества и организованного вымогательства, практиковавшейся этими опасными чужаками. Преследования были естественным результатом этого…» (139, 4, 398).

В экономическом положении еврейской общины Испании не было ничего необычного. В целом евреи были трудолюбивы и, естественно, преуспевали; некоторые из них были очень бедны, а очень немногие богаты. Их роль в банковском деле и в сборе королевских налогов была необходимой для экономики зарождающегося капитализма. Несомненно, некоторые евреи в Испании и Португалии разбогатели благодаря ростовщичеству, однако в обеих странах христианское ростовщичество снискало еще худшую славу. Вследствие безопасности, в которой испанские евреи жили до конца 14 века, официальный процент на ссуду составлял 20%, что было гораздо меньше, чем повсюду в Европе (132, 201).

Расходы на церковь в Испании были большими, чем позволяла экономика страны. Доходы священников (без учета поступлений от монастырей) оценивались в 4 миллиона дукатов. Рука об руку с огромными доходами, а может быть, именно вследствие их, шли невежество и аморальность. Все эти доходы представляли собой налог на торговлю и промышленность, «значительная часть которых была в еврейских руках» (141, 53). Эти «опасные чужаки» были трудолюбивы и преуспевали. Испанские церковники смотрели на еврейское добро с вожделением. Еврейские деньги, в отличие от христианских, нельзя было заполучить в церковную кассу привычными церковными методами. Ленивая и богатая знать, промотав свои состояния, всегда была готова уклониться от уплаты долгов, учинив еврейскую резню. Разжечь же в народе ненависть и зависть было всегда просто. Церковники внушали пастве, что все евреи сказочно богаты, что они распяли Христа, что они похищают младенцев, убивают их и пьют их кровь. После всего этого было вполне логично утверждать, что Бог одобрит любые жестокие меры против евреев. Преследование было логическим следствием подобных проповедей.

После волны погромов 1391 года *22, когда около 50 тысяч евреев было убито, а многие тысячи спасли свою жизнь лишь ценой принятия крещения, аргументы христианских проповедников продолжали пользоваться еще большим успехом. Убеждение Св. Винсента Феррера, что десятки тысяч евреев приняли христианство благодаря его красноречию, показывает, что наивное самодовольство не является препятствием для канонизации. Несомненно, некоторые из этих новообращенных были искренни, но большинство, как показывает их собственная история и история их детей, приняло христианство, чтобы спасти жизнь и имущество. Они не понимали, что, согласившись на крещение, обрекли свои тела и души на жизнь в тени святейшей инквизиции.

Никто лучше Пастора не знал, что в то самое время, когда, по его словам, Испания якобы задыхалась под финансовым гнетом евреев, весь христианский мир начал восставать против организованного вымогательства папской курии *23. В конце 13 века, во многом в результате усилий папской власти, большая часть Европы перешла от системы товарного обмена к золотому стандарту. Финансовое могущество папской власти становилось главной опорой мирской мощи, к которой стремился и которой достиг Иннокентий III. Постоянная забота курии состояла в том, чтобы собрать как можно больше денег для постоянных расходов и содержания разраставшегося штата церковных чиновников. «Это была группа цепких, бессовестных и всемогущих церковников курии, которые препятствовали всякой попытке реформы, которые разжирели и развратились на церковных доходах и превратили иерархию почти что в светскую державу, которые сделали предметом торговли все права и обязанности, налагаемые церковью» (67, 1, 91). Папа Иоанн XXII24 был величайшим финансистом и богатейшим человеком Европы. Он оставил после себя около 700 тысяч золотых флоринов. Авиньонские кардиналы также не были равнодушны к деньгам; один из них оставил после смерти в 1364 году 176 тысяч золотых флоринов (67, 1,91).

Возвращение папского двора в Рим не привело к улучшению его нравственности и финансовых методов. В понтификат Бонифация IX25 «курия в Риме стала подлинно торговым предприятием». Места при папском дворе и церковные приходы открыто продавались тем, кто предлагал более высокую цену. Коррупция всей администрации и неразбериха вследствие «великого раскола», кульминацией которого было избрание в 1410 году антипапы *26 Иоанна XXIII, характеризуются Крейгтоном как «гротескная и богохульственная нелепость». Некий епископ того времени писал, что «симония *27 и корыстолюбие столь неприкрыто процветают при папском дворе, что в них даже не видят греха». Поборы, взимавшиеся папами, несмотря на растущее возмущение паствы, не всегда шли на покрытие только административных расходов. Религии не принесла особой пользы покупка папой Сикстом IV, проявлявшим «великую твердость в вопросе об инквизиции», тиары, стоившей целое состояние. Из-за растущих расходов и расточительства таких пап, как ЛевХ (1513 — 1521), пришлось прибегнуть к средству, хорошо знакомому всем несостоятельным правительствам, — продаже должностей, титулов и индульгенций, что в свое время обличал Лютер *28.

Даже с поправкой на возможные преувеличения история римской курии 14-16 веков показывает, что евреи того времени были не единственными людьми, чрезмерно занятыми погоней за деньгами.

Экономический крах Испании был не следствием «безжалостной системы ростовщичества и организованного вымогательства этих опасных чужаков», а результатом изгнания наиболее активных и трудолюбивых граждан — евреев и мавров. Пастор должен был знать, что испанская инквизиция была орудием грабежа, она накопила несметные богатства, добытые бесчестными средствами. «Никакой другой фактор, — писал д-р Рот, — на протяжении 16-18 веков не способствовал в такой степени выкачиванию с Пиренейского полуострова богатства, накопленного там за столетия»(154, 122).

У Пастора не нашлось для еврейских жертв испанской алчности ни одного сочувственного слова. Добросердечный историк Бартоломео Сенерага, свидетель прибытия в Геную кораблей с беженцами, описал свои впечатления от зрелища, повторившегося и в наше время. Такие сцены и в 20 веке привлекали немногим больше внимания и сочувствия, чем раньше, в конце 15:

«Было грустно смотреть на их бедственное положение. Многие были изнурены тяжкими лишениями и жаждой. Невероятное количество жизней унесли не только тяготы морского путешествия и непривычка к плаванию, но и жестокость и алчность тех, кто вез их, — моряки многих выбросили за борт; те же, кто не мог заплатить за переезд, продавали детей. Многие из них прибыли в наш город, но здесь им нельзя было оставаться долго, ибо установленное в нашей республике правило ограничивало их пребывание тремя днями. Однако им все же дали разрешение остаться на несколько дней, чтобы хоть немного оправиться от путешествия по бурному морю во время ремонта судов, на которых их доставили. Казалось, что это призраки: истощенные, голодные, с закатившимися глазами; их можно было бы принять за мертвецов, если бы они иногда не шевелились слегка… Многие из них умерли на причале, на той его стороне, которая прилегала к рынку и была отведена для приема евреев. Об опасности мора не думали, но с приближением весны стали появляться дремавшие зимой язвы, и это бедствие, долгое время мучившее город, вызвало на следующий год эпидемию».

Если бы Пастор прожил еще несколько лет, он смог бы увидеть, как «эти опасные чужаки» снова двинулись в путь — колонны изможденных людей, гонимых на смерть. Конечно, он бы счел, что все они были замешаны «в безжалостной системе ростовщичества», направленной на уничтожение Германии. Он мог бы увидеть и еще один исход *29, на этот раз через Средиземное море, и сцены, не менее оскорбительные для человечества, чем те, которые вызывали сочувствие Сенераги. С евреями, спасшимися морем от немецкого террора, обращались еще хуже, чем с их предками, изгнанными из Испании Фердинандом и Изабеллой. Набитые беженцами корабли месяцами скитались в открытом море в поисках порта в Старом или Новом свете, порта, согласного принять этот «нежелательный груз». В 1940 году 3 тысячи евреев, которым удалось добраться до Палестины, были задержаны королевским флотом прежде, чем их утлое судно успело подойти к берегу их «национального очага». В Хайфском порту их переправили на британский корабль, который по странному стечению обстоятельств назывался «Патриа» (родина). Им сказали, что порт их назначения — Маврикий. По неясной причине корабль взорвался (возможно, его взорвал кто-то из впавших в отчаяние пассажиров), и 250 человек погибли. Нескольким беженцам, добравшимся до берега, разрешили остаться, а все остальные были депортированы на Маврикий, где в течение пяти лет их держали в концентрационном лагере.

История «Струмы», не приспособленного для морского плавания судна водоизмещением в 180 тонн, закончилась еще более трагически. 769 пассажиров, треть из которых составляли женщины и дети, прибыли в Стамбул, однако им не разрешили причалить, так как у них не было транзитных виз в Палестину. Британское правительство отказалось выдать сертификаты даже детям, когда матери заявили, что готовы отправить детей одних. После двухмесячного ожидания «Струма» была вынуждена вернуться назад, в контролируемый нацистами порт. Но ее пассажиры избежали пыток и газовых камер: корабль наткнулся на мину в пяти милях от турецкого берега, и все, кто был на его борту, за исключением одного человека, утонули. Когда из Еврейского агентства о катастрофе сообщили одному из высших чиновников британской иммиграционной службы, он испытал чувство облегчения. «Ужасно, — сказал он, — но, возможно, это лучшее, что могло случиться».

Шестью годами позже история корабля Хаганы *30 «Эксодус» была кульминацией «морской войны» между королевским флотом и кораблями беженцев. Королевский флот победил, и беженцев вернули в их концлагеря в Германии.

С конца средних веков и до конца 18 века в большинстве стран Европы история евреев — это история терпения, сопротивления и выживания. Они постоянно жили, как беженцы, отданные во власть капризов и алчности христианских правителей, поставленные вне закона церковью, защищаемые папским авторитетом не от всякого угнетения, но лишь от «слишком сильного». Ибо парадокс состоял в том, что осудившие их на вечное угнетение папы были единственными защитниками их права на жизнь. В самые мрачные эпохи на территориях во Франции и Сицилии, находившихся под папским управлением, евреи могли относительно спокойно жить и тогда, когда их подвергали преследованиям во всех европейских странах. В более поздний период с такой же терпимостью к ним относились и в Голландии. В папских владениях евреям никогда не грозило изгнание и, за редкими исключениями, они были защищены от погромов благодаря не только авторитету церкви, но и человечности итальянцев. В Риме или в папских государствах запрет физического насилия над евреями никогда не был только словами. Павел II (1534 — 1549)31 запретил проведение в Колизее мистерий, представляющих Страсти Господни, потому что после этих представлений зрители обычно отправлялись громить евреев.

Евреев защищали от жестокого угнетения, однако ничего не делали для того, чтобы избавить их от того унижения, на которое их обрек Иннокентий III. Позорное Корсо Раче, столетиями устраивавшееся во время римского карнавала, когда еврейских старейшин заставляли полуголыми бежать по главной улице города, было отменено лишь в 1568 году, несколько лет спустя после того, как Монтень *32, сам наполовину еврей, наблюдал это зрелище без всякого осуждения. Эта уступка человеческому достоинству была дана не даром. За отмену этого популярного «развлечения» евреи должны были платить ежегодную денежную компенсацию. По меньшей мере один из членов каждой еврейской семьи должен был еженедельно присутствовать на проповеди в католической церкви. Тех, кто не мог примириться с этим правилом, подвергали штрафу. В поэме «День Святого Креста» Роберт Браунинг *33 описывает гротескную сцену:

В беспорядке мы плотно набиты — Крысы в корзинке, свиньи в загоне, Осы в бутылке, лягушки в сите, Черви в трупе, блохи в рукаве. Тес! Распрямите плечи, расправьте руки И встретьте епископа гулом — вот он входит! Аарон заснул — ущипните его за ляжку Или ткните в брюхо!

Конечно, еврейские деньги шли на жалование проповеднику. Более того, на евреев была наложена особая подать на содержание Дома обращенных, где «заблудшие овцы», перешедшие в лоно христианства по доброй воле или в силу экономического давления, получали наставления в новой религии. Фактически эти деньги служили для того, что оплачивать согласие самих евреев принять христианство или, как предпочел выразиться один французский историк, «на благо новообращенным, которые иногда слишком торопились, чтобы ждать, пока Бог воздаст им должное за отречение от иудаизма» (94, 20).

В папских владениях евреи тоже не имели человеческих прав — их просто терпели. Однако, в конечном счете, там они вели менее тягостную жизнь, чем где-либо в Европе. На протяжении 15-16 веков репрессивные постановления против них зачастую смягчались благодаря гуманистическому влиянию Возрождения. Иногда, правда, это было вызвано другими причинами: нуждавшаяся в деньгах курия понимала, что если евреям дать немного свободы, они смогут платить большие налоги. Порой причиной была гуманность папы, отступавшего от средневековой доктрины. Хронист времени воинственного папы Юлия II34 сообщает об одном таком случае. Папа пригласил римских евреев встретить его на его пути в базилику Св. Петра. Евреи пришли одетые в лучшие платья, неся оливковые ветви и распевая псалмы на иврите. «Папа был доволен, услышав, как они поют».

Никогда более на улицах Рима не видели евреев, шествующих приветствовать папу и распевающих свои священные песнопения на иврите. Это молчаливое признание человеческого равенства не могло повториться. Расколовшая христианский мир Реформация отбрасывала в сторону гуманность и гуманистическое просвещение, когда дело касалось евреев. В этом случае они страдали из-за своей нейтральности между двух враждующих лагерей. Совпавшие с контрреформацией *35 гонения евреев во многом сходны с антисемитской кампанией, начавшейся с провозглашения в 1935 году Нюрнбергских законов. Кардинал Караффа, ставший в 1555 году папой Павлом IV, проводил политику притеснения евреев. В первые же месяцы своего правления он опубликовал буллу Cum nimis absurdum («Сколь же нелепо»), которую один современный историк характеризует как «одну из вех еврейских гонений и мученичества» (153, 295). Этот документ еще раз подтвердил доктрину средневековых пап. Еврейский народ еще раз был объявлен обреченным на «вечное рабство». Евреям снова указали на их дерзость, ибо они желали жить, как все люди, в средневековом духе обвинили в совершении «разнообразных преступлений».

Ни в одном официальном документе вплоть до прихода Гитлера о евреях не говорилось в столь грубых выражениях, как в этом послании к христианам: «Сколь же нелепо. Ввиду того, что в высшей степени нелепо и неподобающе, что осужденные Богом на вечное рабство евреи, вследствие того, что их пестует христианская любовь и им позволено жить среди нас, выказывают неблагодарность к христианам, оскорбляя их за их милосердие и держась, как господа, а не как подданные, как им то подобает; ввиду того, что Нам сообщили, что в Риме и других местах они столь бесстыдны, что позволяют себе жить вблизи церквей среди христиан, стремясь одеянием своим не отличаться от христиан, дерзают снимать жилье на самых красивых улицах и площадях городов, деревень и мест, где они живут, дерзают нанимать христианских служанок, кормилиц и другую прислугу и совершают другие позорящие и оскорбляющие христиан проступки; и принимая во внимание, что Римская церковь терпит евреев только как свидетельство истинности христианской веры… Мы приказываем принять следующие меры, которые должно соблюдать вечно…»

Следует заметить, что папа Павел IV подчеркнул вечность еврейского рабства. Подобно Св. Иоанну Златоусту, он не оставил им надежды на спасение ни в этом, ни в будущем мире, если они не примут крещения. Конечно, им снова велели носить позорный знак — правило, которое редко последовательно проводилось в жизнь. Им, словно животным, велели жить в огороженном месте — гетто; они должны были продать по номинальной стоимости всю собственность, которой владели вне своих новых стен. Павел IV сделал так, чтобы еврейские деньги наверняка потекли в христианские карманы.

Папское законодательство в последующие века подтверждало эти репрессивные меры, а зачастую и добавляло новые. В 1565 году Миланский собор рекомендовал «бойкотировать» еврейскую торговлю, открыто приняв точку зрения, согласно которой христианская торговля была честной, а еврейская — бесчестной. Если христианские торговцы были бесчестны, они просто следовали дурному примеру евреев. Этот собор постановил, что европейские правители должны «пресекать мошеннические и коварные обычаи евреев в их торговле с христианами». Евреев отстранили от занятия медициной, им не позволялось преподавать в университетах, занимать общественные или государственные должности, которые давали бы им власть над христианами. Еврейская торговля была ограничена перекупкой ношеного платья и подержанных вещей. Любовная связь между евреями и христианками рассматривалась как святотатство или как животное поведение. Павел IV запретил употребление слова «господин» при обращении к еврею; это было повторено и в марте 1729 года Бенедиктом XIII (1724 — 1730), запретившим христианским слугам называть своего еврейского хозяина «господин». С 16 по 18 век в папских декретах часто повторялось, что евреи — рабы христиан. Тем не менее папы никогда не отменяли запрета на убийство евреев или насилие над ними.

Реформация не привнесла в жизнь евреев Европы заметного облегчения. «Худший из злых гениев Германии, — писал преподобный В. П. Инге, — не Гитлер, Бисмарк или Фридрих Великий *36, а Мартин Лютер». Это заявление сегодня кажется преувеличенным не потому, что оно драматизирует роль Лютера, а потому, что Инге не предвидел и не мог предвидеть того почетного места, которое Гитлеру суждено было занять в истории преступлений. Непримиримый догматизм Лютера усиливался его интеллектуальным высокомерием и фанатизмом веры, которая, подобно вере многих до и после него, была соединена с непоколебимым убеждением, что всякий не согласный с ним — упрямый враг Святого Духа, нарочно отворачивающийся от истины.

Лютер свято верил, что «обновленное» христианство будет с готовностью принято евреями и они присоединятся к нему в борьбе с католической церковью. Поэтому естественно, что он объяснил их отказ принять новое учение не недостатками самого учения или дурным его изложением, а упрямством жестоковыйного народа. Потому он напал на них со всей силой своей ненависти. «Все кровные родственники Христа, — заявил он, — жарятся в аду, и это справедливая кара хотя бы за то, что они сказали Пилату». Он призывал разрушать синагоги, отбирать у евреев имущество, а их самих изгонять. Сочинения Лютера содержат множество высказываний, вполне подходящих для гитлеровской программы уничтожения евреев. «Подлинно безнадежная, порочная, ядовитая и дьявольская вещь, — писал он, — существование этих евреев, которые на протяжении 14 веков были и теперь остаются нашей чумой, пыткой и бедствием» (80, 4, 286)37. Подобное заявление, на наш взгляд, лишает всякого основания утверждения протестантов насчет того, что Лютер был «пионером духовной свободы нашего времени» (172, 6, 254).

Хотя Лютер и разделял распространенную неприязнь к «ростовщичеству», он не винил в этом евреев, считая, что христиане еще больше наживаются на торговле и ссудных операциях (109, 4, 266). Он негодовал на алчность итальянских банкиров, богатевших при расточительном папском дворе. «Окружающие папу флорентийцы, — писал он в 1518 году, — самые жадные из людей; они злоупотребляют добросердечием папы, чтобы заполнить бездонную пропасть своей страстной любви к деньгам» (80, 1, 348).

Лютер нападал на своих врагов, на католиков или евреев, с тем специфическим оттенком грубости, который всегда находил отклик в немецких сердцах. После того, как он с помощью еврейских раввинов перевел Библию на немецкий язык, он заявил, что теперь это — немецкая книга. А единственная Библия, на которую есть права у евреев, «это та, что у свиньи под хвостом; добытыми оттуда письменами вы можете насыщаться вдоволь» (80, 4, 285). Он обвинял евреев в том, что по субботам они в своих синагогах проклинают Христа; что они при всякой возможности совершают грабежи, предательства и убийства христиан. Лютер облекал свою ненависть в выражения, ставшие образцом для современных немецких гонителей евреев. Сегодня его речи кажутся бредом одержимого:

«Когда Иуда повесился и его кишки излили свое содержимое, а мочевой пузырь опорожнился, евреи с готовностью собрали эти драгоценные вещи, жадно глотали и лакали их и тем самым приобрели такую остроту глаза, что стали видеть такие тонкости Писания, которые ни Матфей, ни сам Исайя… не могли бы заметить; или, может быть, они смотрели в задницу своего бога Шеда *38 и нашли все это написанным в этой дымовой трубе…»(80, 4, 406).

«Дьявол помочился и опорожнил желудок — эти вещи и есть подлинная святыня для евреев… — целовать, пожирать, лакать и поклоняться; в свою очередь и Дьявол жрет и лакает то, что эти его добрые ученики выплевывают и извергают сверху и снизу… Дьявол своим рылом пожирает то, что извергается из ротового и анального отверстия евреев, это его любимейшее блюдо, на которое он набрасывается, как свинья в хлеву…» (80, 6, 78). Хотя современники не всегда одобряли грубый стиль Лютера, они приняли его тезис, что евреи — изгои, дети Сатаны и не могут жить рядом с добрыми немецкими протестантами. «Нам нельзя терпеть, чтобы евреи жили среди нас, ели и пили с нами», — писал в 1558 году лютеранский проповедник Эрхардт, советуя, по примеру Св. Амвросия, «сжигать их синагоги». Не забыл он и о необходимости освободить евреев от их денег: «Следует конфисковать все их деньги, серебро и золото; такие благоверные советы и законы были даны нашим боговдохновенным Лютером». Экспрессивный стиль Лютера зачастую использовался в Германии, а иногда и во Франции для выражения той особой ненависти, которая несет на себе немецкий отпечаток. Немцы выказали подобающее уважение к своей исторической традиции, когда заявили, что первый крупный нацистский погром в ноябре 1938 года был благочестивым мероприятием в честь годовщины рождения Лютера.

Сущность этой немецкой ненависти, которая не претерпела существенных изменений с тех пор, как в 12 веке монах Рудольф проповедовал крестовый поход на Рейне, была проанализирована в начале 20 века писателем Якобом Вассерманом *39. Он впервые столкнулся с этой стороной реальности и обнаружил, что значит быть евреем в Германии, когда его призвали на срочную службу в армию:

«Я впервые встретил ту тупую, окостеневшую, почти немую ненависть, пронизывающую этот народ. Слова „антисемитизм“ недостаточно, чтобы описать ее, так как этот термин ничего не говорит ни об истоках, ни о глубине, ни о смысле этой ненависти. В ней сочетаются элементы предрассудков и умышленного обмана, фанатического ужаса, священнической грубости, злости потерпевшего и ущербного человека, невежества, лжи, бесстыдства, апологетической самозащиты и религиозного изуверства. В этой ненависти присутствуют алчность и любопытство, кровавая похоть и страх перед соблазном и совращением, любовь к таинственному и комплекс неполноценности. По своему составу и подоплеке это специфически немецкое явление. Это — немецкая ненависть» (188, 53). Конечно, представителям других наций было бы очень приятно согласиться с Якобом Вассерманом, что антисемитизм — специфически немецкое явление. Но согласиться с этим — значит игнорировать европейскую историю. Одна из черт этой ненависти, которую порой упускают из виду, состоит в том, что она не зависит от непосредственных контактов с ненавистным народом и может процветать (и фактически процветает) в тех странах, где евреи не жили на протяжении многих поколений. «Мои более счастливые собратья по вере, — писал Герцль *40, — не поверят мне, пока юдофобы не докажут им на практике, что чем дольше антисемитизм остается без употребления, тем более яростно он прорывается». Поэтому выражение «каждый еврей носит антисемитизм за плечами» не объясняет распространенности и постоянства этой заразы; скорее истина состоит в том, что каждый христианин носит за плечами антисемитизм.

После того, как евреев изгнали из Англии и Франции, их продолжали столь же яростно ненавидеть там много столетий. Неудавшаяся попытка Кромвеля *41 вернуть евреев в Англию спустя 350 лет после их изгнания была, очевидно, частью его плана развития английской торговли. Французский посол в Голландии писал своему коллеге в Лондон, что евреи обратились к нему с петицией, «добиваясь, чтобы этот народ приняли в Англии для развития ее коммерции». План Кромвеля встретил всеобщее сопротивление, основывавшееся на старых религиозных и экономических соображениях. Пуританский памфлетист Уильям Принн (1600 — 1669) противился ему, выдвигая благочестивый довод, что евреи в Англии «распяли по меньшей мере трех или четырех детей, что и послужило главной причиной их изгнания». Очевидно, средневековая традиция оставила глубокий отпечаток в умах англичан. Противники политики Кромвеля утверждали, что было бы неправильно «разрешить евреям жить среди нас и хулить Христа». В одной из групповых петиций было заявлено, что идея возвращения евреев «грешна», а открытие синагоги — «позор для христианской церкви». Однако кажется, что подлинной причиной протестов был страх перед конкуренцией: «Обитатели Лондона считают, что это (возвращение евреев) будет крайне вредно для торговли». И все же евреи стали постепенно возвращаться в страну «вследствие попустительства», как писали в еженедельной газете того времени. Два года спустя, в 1660 году, королю Карлу II42 был представлен «Протест относительно английских евреев», в котором их обвиняли в попытке «купить собор Св. Павла под свою синагогу», а в «комиссию по расследованию положения» евреев была направлена петиция протеста против их возвращения в страну. Это — первое в новой английской истории упоминание о «комиссии по расследованию», комиссии, которая много позже стала постоянным орудием политики британской мандатной администрации в Палестине.

Карл II и Яков II43 либерально относились к горстке евреев, которым в периоды их правления удалось упрочить свои позиции в стране. Но, тем не менее, евреи не имели полноты гражданских прав вплоть до середины 19 века.

Возвращение евреев в конце 18 века во Францию вызвало сильное противодействие церковников. Выступая 23 декабря 1789 года в Национальном собрании, епископ Нанси сказал, что «народ смотрит на них с ужасом; декрет, дарующий им права гражданства, воспламенит всю страну».

Средневековая традиция, видящая в евреях «проклятый народ», продержалась во Франции около 500 лет после того, как они были изгнаны из страны. Вместо того, чтобы угаснуть, ненависть стала еще более сильной, чем прежде. Из-за неприятных выводов, следующих из этого факта, его не признавали те, кто пытался объяснить, не оскорбляя при этом национальных и религиозных чувств французов, неожиданный взрыв антиеврейских демонстраций, нарушивших гражданский мир Европы в последней четверти 19 века. «Массовое безумие антисемитизма — нечто совершенно новое, — писал Эмиль Фаге *44. — Это явление, совершенно неизвестное во Франции на протяжении трех столетий [sic!], обнаружилось около 1885 года».

Отнюдь не «абсолютно неизвестная» во Франции с 1585 по 1885 год, ненависть к евреям в этот период — за исключением краткого перерыва во время Великой французской революции — была устойчивой чертой народа и его гражданских, церковных и интеллектуальных лидеров. Франция, как заметил Пеги *45, всегда была инстинктивно антисемитской. В век Людовика XIV трудно было найти человека, который не принимал бы как аксиому, как незыблемое религиозное и гражданское кредо, что с евреями следует обходиться как с изгоями, врагами Бога и людей. Паскаль *46, например, без размышлений принимал средневековую доктрину. Он никогда не задумывался об иудейско-христианской проблеме; он усвоил христианскую традицию как догмат веры, укрепил ее и передал дальше. «Условия, в которых находятся евреи, — писал он, — служат великим доказательством христианской религии. Ибо удивительно видеть этих людей сохранившимися на протяжении столь долгого времени в извечно бедственном положении; все это служит доказательством истинности веры в Христа: и то, что они продолжают существовать, и то, что они страдают, ибо они распяли Его» (138, 16:5). В сочинениях интеллектуалов уровня Паскаля трудно найти утверждение, которое так смущало бы современного читателя. Почему божественность и учение Христа требуют столь странного доказательства? Почему жалкое положение, в которое евреев поставили политические акции их врагов, и их выживание вопреки непрестанным попыткам уничтожения следует рассматривать как доказательство чего-либо иного, кроме злой воли христиан и еврейской стойкости? Почему Паскаль заявил, что «удивительно видеть этих людей… в извечно бедственном положении», как будто в этом бедственном положении есть нечто необъяснимое и оно не является неизбежным следствием преследований на протяжении столетий? После того, как евреев веками лишали экономических прав; как всевозможными способами, какие только могли придти на ум священникам и политикам, вытягивали из них деньги; как правители и прелаты изгоняли их из европейских стран и заставляли быть бездомными и ненавистными скитальцами — после всего этого явился один из величайших мыслителей 17 века Паскаль и с удивлением обнаружил, что они «всегда в бедственном положении», приписав этот факт божественному промыслу и видя в нем «доказательство истинности веры в Христа». Было ли необходимо для доказательства истинности веры в Христа, чтобы евреев уничтожали в Освенциме, чтобы младенцев заживо сжигали в печах немецких концлагерей? Можно ответить, что «Гитлер зашел слишком далеко»; но определенная ответственность, несомненно, лежит на плечах тех, кто очень давно указал ему путь и сам шел в этом направлении.

Одним из самых речистых антисемитов, проповедовавших во Франции со времени Агобарда, был Боссюэ. Его проповеди отличались религиозным накалом, сравнимым лишь с жаром проповедей ранних отцов церкви. Но, в отличие от них, ему не нужно было наставлять свою паству — уже много поколений усвоили этот урок. Он просто со всей силой своего мощного красноречия выражал чувства, преобладавшие по всей католической Франции, где ненависть к евреям была в крови. Его писания имели еще более пагубное влияние, чем его церковное красноречие. В задуманном как пособие для дофина «Рассуждении о всеобщей истории» он популяризировал теорию, которая на протяжении веков существовала во французской церковной литературе и даже во французской историографии *47. Он радовался несчастьям «сынов Израиля» и почти с садистским удовлетворением характеризовал их как жертвы божественного возмездия, «изгнанные из Земли Обетованной, не имеющие нигде земли для возделывания, рабы повсюду, лишенные чести, свободы, человеческого образа». «Они, — продолжал он, — предмет насмешек и отвращения среди народов». Шестнадцать веков прошло с тех пор, как евреи впервые услышали из уст Св. Иоанна Златоуста: «Бог ненавидит вас».

Французская литература 18 века представляет множество доказательств того, что и 400 лет спустя после изгнания евреев из Франции народное предубеждение против них все еще было живо. Эмиль Фаге, должно быть, забыл, что Жан-Жак Руссо *48 в «Эмиле» написал о них как о «подлейших из людей», а Вольтер *49 характеризовал их как «невежественных варваров, которые на протяжении длительного времени сочетали недостойнейшую жадность с отвратительнейшим предрассудком». В письме к своему португальскому корреспонденту, обвинившему его в нетерпимости, Вольтер извинялся за то, что «приписал целому народу пороки его отдельных представителей», однако тут же присовокупил повторное признание в неприязни к «закону, книгам и предрассудкам еврейства».

В католической Франции плачевное положение евреев на протяжении всей христианской эры самодовольно объясняли божественным промыслом; ненависть или презрение к евреям продолжали вызывать восхищение, как будто они были христианскими добродетелями. «Сегодня, — писал французский исследователь еврейской истории в первой половине 18 века, — все уверены в том, что то бедственное положение, в котором пребывают евреи, и то презрение, которое люди питают к ним, суть следствия проклятия, которому в свое время Иисус Христос подверг этот злополучный народ. Это мнение не делает чести христианской религии» (120, 1).

Сколь глубоко эти фанатические идеи укоренились в умах французских католиков, видно из высказывания одного из наиболее либерально настроенных церковников своего времени — Ламенне *50 (1782 — 1854). Этот оставшийся незамеченным провозвестник христианского социализма не распространял свою симпатию к угнетенным на народ Израиля. В одном из наиболее популярных очерков, написанном вскоре после его разрыва с католической церковью, он относил евреев к категории людей, стоящих ниже, чем рабы. «В течение восемнадцати столетий Отец все еще не простил их, и они влачат свою страдальческую жизнь по всему миру, и даже рабам приходится нагибаться, чтобы разглядеть их».