Библиотека Mosbiblio

Да не наступит на меня нога гордыни, и рука грешника да не изгонит меня.

Псалмы, 35:12

И обратился я, и увидел всякие угнетения, какие делаются под солнцем: и вот слезы угнетенных, а утешителя у них нет; и в руке угнетающих их — сила, а утешителя у них нет. И ублажил я мертвых, которые давно умерли, более живых, которые живут доселе. А блаженнее их обоих тот, кто еще не существовал, кто не видел злых дел, какие делаются под солнцем.

Екклезиаст, 4:1-3

Предисловие к английскому изданию
Вот уже 36 лет прошло с тех пор, как в конце лета 1914 года капитан Мапколм Вивьен Хэй из Ситона (Абердин) пересек Ла-Манш в составе 1-го Гордонского полка шотландских стрелков и проследовал по деревенским дорогам Франции к местечку Монс. Он неплохо знал Францию и в селениях, где полк останавливался на отдых, любил потолковать с крестьянами и лавочниками на их родном языке. Казалось, их вовсе не беспокоили предстоящие военные действия, в первую очередь их живо интересовали «кельты».

Около Монса стрелки свернули налево и углубились в свекольное поле. Им было приказано копать траншею; пока они окапывались, на соседнем поле крестьянин сажал капусту. Когда земляные работы были закончены и стрелки залегли, на краю темнеющего перед ними леса показались серые пятна: передовые части Британского экспедиционного корпуса вплотную подошли к правому флангу германской линии фронта. На протяжении долгого дня и ночи, тянувшейся вечность, 3-я дивизия, в которую входили шотландские стрелки, сдерживала продвижение немцев. Противник превосходил ее численностью в живой силе в десять раз, а в артиллерии — в семь.

Хэй стоял у бруствера, наблюдая за происходящим в полевой бинокль, пока, как он вспоминал, тяжелые орудия врага, установленные у деревни Бетанкур, не начали разносить траншею, в которой он находился. "Снаряды стали разрываться слишком близко от моего левого уха, и я собирался положить бинокль и несколько минут посидеть на дне траншеи, чтобы передохнуть. Я уже наполовину присел, когда немецкий снаряд достиг своей цепи… Я сразу понял, что произошло. Удар был похож на падение молота, в нем было ощущение сумасшедшей скорости. В мгновение ока мне представилось поле боя, за которым я следил в бинокль весь день. Затем это видение сменилось алыми кругами и чей-то голос сказал: «Хэй свое получил». Сквозь красный туман я посмотрел на часы (это движение я начал за секунду до взрыва); циферблат был залит кровью, стрелки показывали без пяти четыре. Тот же голос произнес: «Мистер Хэй убит».

Он начал терять сознание и подумал: «Неужели это конец?» И тотчас ответ всплыл в его мозгу: «Нет, еще нет». Некоторое время Хэй пролежал без сознания, потом очнулся. В ногах была жгучая боль. Рядовой Синклер, тот самый, который объявил его мертвым, заметил, что Хэй еще дышит, положил его на солому на дне траншеи, перевязал рану на голове и хотел дать раненому глоток воды. Капитан Хэй расстегнул нагрудный карман, где он всегда носил фляжку со старым бренди. Брошюрка Красного Креста утверждала, что бренди — наихудшее из всего, что можно дать пить раненному в голову, но рядовой Синклер выпил все содержимое фляжки в глотку капитана. Тот пришел в сознание и почувствовал себя лучше. Синклер и другой солдат хотели остаться с ним, когда батальон начал отходить, но Хэй приказал им оставить его.

Ночь капитан Хэй пролежал на свекольном поле, а утром немцы нашли его и передали французскому Красному Кресту. Красный Крест направил капитана в госпиталь в Кодри. Там он еще раз услышал, что его положение безнадежно, и получил как католик предсмертное отпущение грехов и благословение. «Есть между жизнью и смертью, — писал Хэй позже, — период, когда все обычные мыслительные процессы прекращаются и на смену старому сознанию приходит новое: душа, задержавшись на пороге, оборачивается к беспомощно лежащему телу. В течение той ночи, в маленькой комнатушке в Кодри… я медленно открывал в себе другое Я, не связанное с телом, покоившимся на постели, но все же охватывавшее его, словно туманом и тенью. Это была тень смерти».

Хэй выкарабкался из кризиса и стал поправляться; но оказалось, что в результате ранения он частично парализован. Его отправили в гражданский госпиталь в Камбрэ, где стояли немецкие оккупационные войска. Там в день Св. Андрея французская сиделка, зная, что этот праздник почитаем шотландцами, принесла ему деликатес — блюдо улиток. Хэй попробовал их, и они ему понравились. Вскоре после этого немцы перевели его из французской больницы в Вюрцбург, в тюрьму крепости Мариенбург, где его, как и других заключенных, содержали в ужасных условиях. Там он увидел, что представляет собой немецкий ум, породивший спустя поколение нацизм, в действии: «Мы попали в самую сердцевину той машины, которая работала с единственной целью — сокрушить европейскую цивилизацию и подчинить её тевтонским идеям».

В феврале 1915 года его обменяли как военнопленного, признали негодным к дальнейшей службе и отправили в Англию. В Лондоне он сумел одолеть свой паралич и научился ходить с палочкой. Там он поступил на службу в «Интеллидженс сервис», где организовал группу молодых выпускников университета для шифровальных работ и внес такой вклад в военные действия, что если бы его тюремщики в Мариенбурге узнали об этом, они пришли бы в ярость. Кроме того, Хэй записал свои впечатления солдата и военнопленного, и его записки появились в «Блэквудс мэгэзин»; капитан Хэй предпочел остаться неизвестным и подписал свое повествование как «М-р X». В 1916 году его записки вышли отдельной книгой — «Раненый и военнопленный. Рассказ офицера, спасенного благодаря обмену». Книгу хорошо встретила критика, она стала бестселлером; она была первой из множества опубликованных позже книг, написанных солдатами Первой мировой войны. И стиль, и композиция, и ясность слога заслуживали всяческих похвал, и это ошеломило самого автора, ибо капитан Хэй никогда не считал себя писателем и не помышлял о литературном поприще. Однако, когда война закончилась и он вернулся в Шотландию, идея писательского ремесла постепенно овладела им. Хэй счел, что это превосходное занятие для полуинвалида, и всерьез занялся литературным трудом.

Хэй жил в Ситоне, в поместье близ Абердина, которое в середине XVIII столетия было куплено его прадедушкой, мистером Форбсом, владельцем фирмы «Форбс и Компания» в Бомбее. В 1813 году единственная дочь Форбса Элизабет вышла замуж за лорда Джеймса Хэя, второго сына маркиза Твиддэйла. Он был адъютантом герцога Веллингтона в битве при Ватерлоо, а позже исправлял должность военного губернатора Парижа. Любопытно отметить, что когда лорд Джеймс в 1815 году короткое время был командиром гвардии гренадеров, они стояли на зимних квартирах в Камбрэ. А спустя почти сто лет его внук занимал больничную койку в госпитале этого городка.

Малколм Хэй вновь вернулся к заботам о полях и угодьях поместья, не забывая при этом и о другом труде — литературном. Сочетание таланта писателя и основательности исторического исследователя принесло ему на протяжении последующих двадцати лет плоды в виде четырех достойных упоминания и изучения книг: «Цепь ошибок в шотландской истории», «Документы Блэрса», «Иезуиты и папистский заговор» и «Загадка Якова II». Три из этих книг были посвящены одной общей проблеме: проникновению в исторические исследования современных представлений о прошлом; случаи, когда эти современные представления — в сущности, предрассудки, штампы, социальные стереотипы, не говоря уже просто об ошибках и недопонимании, — объявляются существовавшими в описываемую историческую эпоху. Хэй уделял постоянное внимание и анализу повторяющихся ошибок историков, не затрудняющих себя проверкой источников и работой непосредственно с первоисточниками. В качестве темы для анализа этой проблемы Малколм Хэй избрал роль католицизма в шотландской и английской религиозной и политической жизни во времена Реформации и непосредственно после нее. Первой мишенью Хэя было прочно укоренившееся в шотландской популярной и научной исторической литературе представление, согласно которому кельтская церковь в VI-VII столетиях была полностью независима от Рима и являлась своего рода «предшественницей» протестантизма.

В «Цепи ошибок в шотландской истории» он проследил истоки этой концепции, рассмотрел аргументацию историков, которые приняли ее без сомнений и испытаний фактами, и показал ее несостоятельность при помощи документальных источников. Особенно важную роль в его аргументации сыграло письмо Св. Колумбана папе Бонифацию, в котором недвусмысленно провозглашалась преданность и подчиненность кельтской церкви Святейшему престолу, несмотря на то, что там же провозглашалось право критиковать римскую курию за те или иные ее конкретные действия, а также право давать советы церквям других стран (право, к несчастью, не использованное ни одним из церковников в те тяжелые времена).

Книга эта была опубликована в 1927 году. Тщательный и точный анализ документов, собирание источников и свидетельств, подготовка текста заняли одиннадцать лет. Книга произвела эффект разорвавшейся бомбы. Литературное приложение к «Тайме» опубликовало рецензию, в которой безапелляционно выражалось резкое несогласие с автором. Один почтенный профессор писал в «Шотландском историческом обозрении», что «откровенно партийный и злонамеренный характер этой книги исключает любые серьезные отзывы о ней».

Но нашелся молодой священник, по имени Роналд Нокс, который писал: «Если бы я был миллионером, я бы послал по экземпляру этой книги в каждый монастырь Шотландии… для пользы и наставления его обитателей». И непримиримой критике, и значительной доле восторженной поддержки книга Хэя была обязана острой наблюдательности автора, блестящему стилю и выразительным метафорам; произведенное ею впечатление невозможно было отрицать. Редактор «Шотландского исторического обозрения» опубликовал в следующем номере протесты многих выдающихся ученых (среди них был профессор Джон Фрэзер из Колледжа Иисуса в Оксфорде), которые они направили в журнал по поводу явной предвзятости рецензента. Признанные ученые соглашались, как подчеркивал редактор, что автор «Цепи ошибок в шотландской истории» показал, что «большое количество важнейших документов по ранней шотландской истории было полностью неправильно интерпретировано историками».

Двумя годами позже, когда появились «Документы Блэрса», уже не было ни резкого раздражения, ни оголтелой критики; рецензенты уважительно писали «м-р Хэй, историк», а литературное приложение к «Тайме» похвалило книгу за точность и историческую достоверность. Последующие книги Хэя были приняты с таким же уважением и вниманием, хотя «Тайме» продолжал отпускать замечания по поводу стиля «ситонского помещика», казавшегося чересчур свободным и сатирическим для тех серьезных проблем, которые обсуждались в его книгах.

«Документы Блэрса» были предварительным исследованием ряда документов, перевезенных из Шотландского коллежа в Париже в колледж Св. Марии в Блэрсе (Абердин), где размещалась шотландская католическая семинария. Эти записи, в основном письма, отражают попытки католического духовенства спасти свою веру от полного разложения в эпоху триумфального шествия протестантизма в Шотландии.

Книга охватывала период приблизительно с 1603 по 1660 годы, поэтому значительное место в ней уделено времени правления Кромвеля в Шотландии, описанию зависти католиков-мирян и священников к иезуитам, а также отступничества Карла II от католицизма.

Неприязнь части духовенства к иезуитам стала материалом для анализа в следующей книге этой серии — «Иезуиты и папистский заговор», которая появилась в 1934 году.

Естественным шагом после этой книги была публикация в 1938 году «Загадки Якова II», в которой Хэй полемизировал с негативной оценкой правления последнего английского католического короля, принятой многими историками. Декларация Якова II о вероисповедании предоставила религиозную свободу католикам и сектантам. Это, по мнению Хэя, было поступком либерального человека, а не просто желанием добиться религиозной независимости от Рима. Яков II был человеком, опередившим свое время; до наступления реальной религиозной терпимости, которая, как мечтал Яков, будет приемлема для народа Англии, было еще очень далеко.

За двадцать лет работы Малколм Хэй стал историком и писателем большой силы и глубины.

Во время Второй мировой войны Хэй организовал в рамках Красного Креста службу помощи для военнопленных; он основал и редактировал ежемесячный журнал, который доставлялся, несмотря на множество трудностей, в большинство концлагерей Германии и Италии. Под впечатлением массовых убийств, которые в это время совершали немцы, Хэй обратился к еврейской истории. После дневной работы в своем Бюро помощи военнопленным он отправлялся в постель со словарем и Библией в руках, изучая язык, который евреи в Палестине сумели возродить и вновь сделать разговорным*. Он встречался с сионистскими лидерами: Вейцманом, Бен-Гурионом, Чертоком**, когда они приезжали в Англию. Он начинал различать другую «цепь ошибок» в истории.

После войны Хэй посетил Палестину. Это произошло в 1947 году, когда всем британским гражданам, не служившим в вооруженных силах или в гражданской администрации, было предписано покинуть страну. Вместо того, чтобы подчиниться приказу, Хэй «ушел в подполье» и поселился в Реховоте под именем «рабби Хая». По возвращении в Шотландию он стал писать «Кровь брата твоего», книгу, которая, как он чувствовал, должна была быть написана, и написана христианином. Книгу — признающую, выявляющую, анализирующую и предающую проклятию ту «цепь ошибок» в христианской теологии и этике, которая была вызвана антисемитизмом.

(* С 2 в н.э. иврит перестал быть разговорным языком еврейского народа, сохранившись лишь как язык религии и письменности, однако в 20 в он был вновь возрожден в Эрец-Исраэль в качестве разговорного Пионером возрождения разговорного иврита стал Элиэзер Бен-Иехуда (1858 — 1922), пропагандист иврита, издатель, педагог.

**Вейцман Хаим (1874 — 1952) — один из лидеров сионистского движения, государственный деятель Израиля В 1921 — 1931 и 1935 — 1946 гг занимал пост президента Всемирной сионистской организации, в 1949г стал первым президентом государства Израиль Бен-Гурион Давид (1868 — 1973) — лидер еврейского рабочего движения, первый премьер-министр Израиля Шарет (Черток) Моше (1894 — 1965) — деятель сионистского движения, впоследствии первый министр иностранных дел Израиля.)

В своем исследовании Хэй обратился к оригинальным источникам, к самим основам той дьявольской ошибки, которая омрачила всю историю христианского общества на восемнадцать сотен лет. Он отстаивал свою точку зрения с завидным умением, блеском, со всей научной добросовестностью и сильной любовью к справедливости, которая и до этого отличала его книги о «цепи ошибок» в шотландской и английской истории.

Когда в 1949 году Хэй посетил государство Израиль, он привез с собой рукопись новой книги. Я встретился с ним в Тель-Авиве, и когда он рассказал мне о своей последней работе, я попросил разрешения познакомиться с ней. Прочитав рукопись, я стал умолять автора передать книгу американскому издателю.

Мы сидели тогда на балконе моей комнаты на третьем этаже тель-авивской гостиницы, я не знал еще о его физическом недуге и не помог ему подняться по лестнице. Должно быть, этот подъем был для Хэя весьма болезненным и трудным, но он вошел в комнату улыбаясь, подтягивая парализованную ногу и опираясь на крепкую трость. Он был в твидовом костюме, держался свободно и с достоинством; у него было прекрасное шотландское лицо, голубые глаза, румяные щеки, седеющие светлые волосы и подстриженные усы. После того как мы уселись так, чтобы одновременно видеть и друг друга и Средиземное море, я постепенно проникся обаянием его глубокого ума, гармонично сочетавшегося со всей личностью Хэя, с его блестящим чувством юмора. Я полагаю, что глубина и прочность дружбы зависят от того, насколько двое людей могут найти общие темы для размышлений, насколько сходны их интересы, понимание вещей и мировоззрение. Дружба — это умение подняться над своим "я", хотя всегда есть опасность сведения такого союза к низшему уровню, где людей объединяет желание потакать друг другу; такая дружба приводит к общим пристрастным суждениям, а не к духовному развитию. В течение нескольких часов мы с Хэем стали друзьями, мы были едины в неприятии ненависти и несправедливости; кроме того, мы стали партнерами в деле ознакомления американских читателей с книгой «Кровь брата твоего».

Поступая так, мы — М.Хэй, я и издатель — были уверены, что американцам, которые прочтут книгу, необходимо это послание с предостережением. Хэй никогда не бывал в Америке, и он не включил в книгу материалы об антисемитизме в Соединенных Штатах. Читатель, таким образом, подвергался искушению поверить, что его там и вовсе не существует, и порадоваться терпимости и свободомыслию своих соотечественников, которые никогда не изгоняли евреев, не отнимали их имущества, никогда не обвиняли их в ритуальных убийствах и не сжигали их на кострах. Этому искушению не следует поддаваться. Американцы, как и другие народы, антисемиты; их антисемитизм проявляется намного меньше, чем у немцев или русских в нашем столетии, меньше, чем у французов и англичан в другие эпохи, но это лишь потому, что евреи меньше раздражали их. Как христиане, американцы естественным образом разделяют представление о том, что евреи прокляты Богом и должны жить в постоянном покаянии, обреченные на вечную отверженность и тяготы дискриминации. В Америке эта дискриминация существует в завуалированном виде, как некое «джентльменское соглашение». Но антисемитизм не становится менее реальным или опасным из-за джентльменского обрамления.

В конце концов, в каком бы виде он ни существовал, он всё равно связан с убийством — и с убийством не только евреев, но и христиан. Христианин-антисемит мертв, его предрассудок убил его веру.

Сами евреи пытались определить степень наличия антисемитизма в Соединенных Штатах. Через Лигу борьбы с диффамацией Бней-Брита* они предприняли изучение таких наглядных примеров антисемитизма, как деятельность Ку-Клукс-Клана — организации фанатиков, сеющей ненависть и ужас; как система квот в колледжах и профессиональных школах, как комментарии политиков и редакторов, в которых антисемитизмом пронизано отношение к коммунизму, к перемещенным лицам и к возрожденному государству Израиль. Антидиффамационная лига пыталась обнародовать эту информацию, проводя социологические опросы по поводу антисемитизма с помощью системы голосования и анкет. Некоторые из полученных результатов появились в книге Арнольда Форстера «Мера свободы». Но боюсь, что они представляют излишне оптимистическую картину, — эти результаты отражают в основном доброе и прекраснодушное, но сугубо отвлеченное отношение американцев к евреям, ни мало не соответствующее их действительным чувствам и поступкам. Собственно говоря, американцы в большинстве своем не анализируют своих чувств по отношению к еврейству до тех пор, пока не оказываются лицом к лицу с «еврейской ситуацией».

*Бней— Брит (букв. «сыны завета») -еврейская общественная организация, основанная в 1843г. в Нью-Йорке с целью «объединения лиц еврейской веры в работе, направленной на удовлетворение их важнейших интересов и интересов всего человечества». В 1913г. ею была организована Лига борьбы с диффамацией для борьбы с антисемитизмом.

Американец может заявить, что он не стал бы возражать, если бы его сестра собралась замуж за еврея, но поскольку его сестра на самом деле не собирается выходить за еврея, ответ теряет смысл.

Может случиться так, что его сестра и впрямь выйдет замуж за еврея, и он отнесется к этому спокойно; раздражение может наступить позже — когда, например, выяснится, что его свояк оказался удачлив в бизнесе, а сам он — нет. Тогда психологические трудности этого американца, его раздражение, неуверенность в себе естественным образом обратятся против еврейского родственника, который неожиданно представится ему не просто более ярким, энергичным или даже более удачливым, чем он сам, человеком, а «проклятым евреем».

Ему придет в голову, что у евреев есть все; евреи — везде, и их так просто не вышибить; они делают свои деньги, когда все честные люди мирно спят; они снуют по всей стране, превратив ее в свой большой муравейник. Вот примерно таким образом и может выявиться антисемитизм обычного американца, существовавший всегда, но осознанный им лишь теперь. Но, с другой стороны, если он человек удачливый, он может всю жизнь прожить без особых проявлений своей неприязни к евреям, время от времени замечая даже, что «лучшие друзья у него как раз из этого племени».

С антисемитизмом ничего нельзя поделать, покуда ничего не изменяется в христианстве. Для последователя Иисуса вроде бы нелогично преследовать еврея, сваливая на него все ненавистные грехи. Однако христианин осознает свой антисемитизм как исполнение одного из предписаний, которыми религия наполняет его жизнь.

Тот факт, что происходит эта подмена, является сутью проблемы; тот факт, что христианство позволяет не осознавать антисемитизм в качестве греха, а напротив, расценивает его в качестве добродетели, как соучастие в божественном возмездии народу богоубийц, — это то зло, которое возбудило, сохранило и усилило нарушение христианами заповеди любви. Пока этот предрассудок присутствует в христианском сознании, еврей всегда будет отверженным, с отличительным знаком в виде желтой звезды, чтобы быть узнанным непременно.

Религиозная веротерпимость в Америке провозглашена законом, но на практике она часто оказывается благопристойно прикрытым обманом; ненависть к инакомыслию и предвзятость стали лишь менее заметны, они никогда не уменьшались и не умирали; они могут возникнуть снова от малейшего дуновения, подобно ряби на стоячей воде пруда. Достаточно лишь похвалить еврея перед неевреем, чтобы брови последнего поднялись, а глаза затуманились, и он начал бормотать: «Ну, конечно, некоторые из них… но, знаете ли, у евреев нет способности к сопротивлению» (сюда можно вставить любую другую на ходу придуманную вину). Такой человек не может относиться к евреям как к народу, у которого есть свои грешники и свои святые, где множество добрых людей, но немало и дурных; евреи для него — это племя, обуреваемое жаждой наживы, себялюбием, страстью к деньгам и надувательству простаков, мечтающее о власти. Такой человек не осознает, что этот портрет, который он сует под нос каждому еврею, на самом деле является слепком с его собственного дурного начала, образом Иуды в его душе, предающего Христа вновь и вновь. Он не понимает, что отнюдь не еврея видит он, ненавистного и коварного, но Иуду внутри самого себя, Иуду, предательство которого он переносит на еврея, изгоняя таким образом предательство из своей души. Когда же предатель твердо ассоциируется с евреем, тогда он уничтожает еврея. Обличая и преследуя еврея, он тем самым уничтожает предателя внутри себя. То, что эта практика имеет теологические корни, является страшной неожиданностью для антисемитов, ужасом, который выявил и документально доказал Малколм Хэй в книге «Кровь брата твоего».

Каждое слово этого горького и полного неприятных открытий произведения обращено к американским язычникам так же, как и к современным немцам или к уже ушедшим в прошлое испанцам, французам, англичанам и прочим европейцам, чьи деяния встают со страниц этой книги, навевая ужас и леденя кровь. Мы не меньше заражены этим, ведь и мы не лучшие христиане, чем они: просто наши сознание и подсознание более адаптированы, и мы меньше нуждаемся сейчас в козле отпущения для собственных грехов.

Теперь читатель знает, что Малколм Хэй потратил двадцать лет, стремясь выявить причины несправедливого отношения протестантов к католикам, а затем применил свои познания, профессионализм историка и добросовестность исследователя — исследователя христианского образа действий и мировоззрения — для создания книги о народе Израиля.

Я сейчас перечел эту книгу в третий раз и полюбил ее еще больше, чем раньше. Это великолепная книга, великая и отважная работа, и я горжусь тем, что впервые она была опубликована в Соединенных Штатах Америки.

Томас Сюгрю, 1950

Златоуст
Никому и ничему не дано избегнуть вечного наказания, которым история карает зло.

Лорд Эктон *1

Люди не рождаются с ненавистью в сердце. Они заражаются ею от других людей. Микроб ненависти нередко внедряют сознательно, а иногда и бессознательно, родители или учителя. У взрослых, если их не спасает интеллект или сильно развитое нравственное чувство, мало шансов избежать заражения. Болезнь может поразить страну подобно эпидемии, и тогда какой-либо класс общества, религия или народ могут стать объектом общей ненависти. При этом никто толком не сумеет объяснить, откуда она возникла. Появятся самые различные мнения на этот счет, возникнут даже споры о подлинных причинах этого явления, но никто не сможет предугадать его неотвратимых последствий.

Ибо ненависть следует извращенными путями, как сказал бы Св. Павел, если бы он писал свое Послание к коринфянам *2 сегодня, — она возносится вместе с гордыней, радуется несправедливости и пренебрегает истиной. Три вещи опасны для мира: безверие, отчаяние и ненависть, но самая опасная из них — ненависть.

Весной 1945 года три грузовика, каждый из которых вез по 8-9 тонн человеческого пепла, выехали из концентрационного лагеря Заксенхаузен и сбросили свой груз в канал, чтобы скрыть масштабы происходившего в этом концлагере уничтожения евреев. Когда на Нюрнбергском процессе немецкого генерала спросили, как могли совершаться подобные вещи, он ответил: «По-моему, если годами и десятилетиями проповедовать доктрину, что евреи, в сущности, не люди, подобный результат неизбежен». Этот ответ поразительно точен, но требует некоторого дополнения. Доктрина, которая привела к такому результату, проповедовалась не годами и даже не десятилетиями — она проповедовалась не одно столетие и на протяжении средневековья много раз грозила истреблением еврейскому народу. "Евреи, — писал Леон Блуа *3, — самые подлинные свидетели гонений средневековья, ненавидевшего их во имя любви к Богу и столь часто желавшего истребить их. В те времена убийства евреев оправдывались тем, что они «не люди» и, если воспользоваться лексиконом Рейха, «неспособны к адаптации»: они не вписывались в средневековую концепцию «всемирного государства»4.

Совершенное немцами преступление — геноцид, уничтожение целого народа, логически коренится в средневековой теории, утверждавшей, что евреи — изгои, осужденные Богом на вечное рабство, и сам геноцид подготовлен предшествующими периодами истории. Более того, ответственность за немецкий план уничтожения целого народа, едва не увенчавшийся успехом, нельзя возлагать лишь на Гитлера и его подручных или только на немецкий народ. План этот чуть не увенчался полным успехом потому, что никто не помешал его осуществлению.

«Когда Солона *5 спросили, — писал Ричард Бентли *6, — что могло бы избавить мир от несправедливости, он дал замечательный ответ: 'Если бы стоящие в стороне способны были почувствовать то же, что жертвы несправедливости'». Об ответственности тех, кто «стоял в стороне» и бездействовал при осуществлении немецкого плана, говорил Ян Масарик *7. Он заслуживает такого упрека меньше, чем другие политические деятели Европы того времени — при его помощи многие тысячи евреев были спасены от немецких газовых камер. Масарик сказал:

«Я не специалист по Ближнему Востоку и ничего не знаю о трубопроводах. Но один образ преследует меня постоянно: желоб, по которому столетиями льется еврейская кровь; прежде это происходило периодически, а с 1937 по 1945 год — ужасным непрерывным потоком. Я не могу, не хочу забыть этот чудовищный факт. Я со стыдом опускаю голову как один из тех, кто позволил произойти величайшему из массовых убийств, вместо того, чтобы мужественно и решительно выступить против готовивших его, пока еще не было поздно». Даже после Нюрнбергских законов 1935 года *8 для евреев, бегущих от фашистского террора, официально были закрыты границы всех стран, хотя некоторые из них, случалось, приоткрывали для беглецов «черный ход».

В 1938 году представители 32 стран собрались в Эвиане на конференцию (Эвианская конференция) для обсуждения проблемы беженцев. Ими был сформирован постоянный межправительственный Комитет по делам беженцев *9 для осуществления необходимых приготовлений, позволяющих принять иммигрантов из Германии. «Вплоть до августа 1939 года Комитет не преуспел в изыскании возможностей для иммиграции, хотя велись переговоры с Доминиканской республикой. Северной Родезией, Филиппинами и Британской Гвианой» (158, 52)10.

Американский писатель спрашивал в 1938 году:

«Что же делать с миллионами этих людей, бьющихся, как обезумевшие животные, в стены своих душных темниц? Христианский мир фактически бросил их на произвол судьбы и почти не испытывает угрызений совести при виде этой ужасной катастрофы. Западные евреи замкнулись в своем чопорном самодовольстве и ограничиваются великодушной благотворительностью» (197, 487).

До тех пор, пока нацисты не установили контроль над большей частью Западной Европы, их политика в отношении евреев состояла, главным образом, в изгнании их из Германии. Однако победы 1940 года открыли новые возможности: было решено изолировать евреев в гетто Польши и прилегающих к ней территорий. Там были сделаны приготовления к «окончательному решению», которое было объявлено в 1942 году и приводилось в действие в Германии и оккупированных ею странах. «Что с ними делать?» — спрашивал 16 декабря 1941 года генерал-губернатор оккупированной Польши Ганс Франк. Немцы уже тогда не скрывали своих планов. «Я должен попросить вас, господа, — сказал губернатор, — отбросить всякую жалость. Мы должны уничтожать евреев, где бы мы их ни находили».

В 1941 году Гитлер еще выжидал, что же собирается предпринять христианский мир. Если бы союзники открыли для евреев въезд в свои страны, по меньшей мере миллион человек, в том числе сотни тысяч детей, были бы спасены. Но все границы были закрыты. Мало кто испытывал сострадание к обреченным. — В Палестине, в том уголке земли, который был отведен евреям решением Лиги Наций *11, морские и сухопутные границы бдительно охранялись британскими войсками. Множество евреев, особенно польских, избегли бы надвигающегося кошмара, «если бы у них была возможность, — писал в 1938 году Жак Маритэн *12, — если бы другие страны открыли для них свои границы». В то время, и даже позже, правительство Германии не препятствовало эмиграции евреев; и в 1939, и в 1940 году оно еще было согласно выпустить их на определенных условиях. «Союзникам было сказано, что если евреи Германии получат сертификаты на въезд в Палестину или визы в любую другую страну, они смогут выехать. Но эти клочки бумаги, необходимые для спасения людей, так и не были выданы, хотя было ясно, что в Германии евреев ожидает смерть» (173, 68)13.

Виз и сертификатов не выдавали даже ради спасения детей. В апреле 1943 года шведское правительство обратилось к правительству Германии с просьбой разрешить выезд 20 тысяч детей из Германии в Швецию на время войны, оговорив, что после войны Швеция не будет нести за них никакой ответственности.

Они были бы спасены, если бы британское правительство согласилось выдать им сертификаты на въезд в Палестину. «Но даже судьбы 20 тысяч детей, — сказал британский министр в палате представителей, — не позволяют правительству Ее Величества отступить от политических принципов, одобренных парламентом».

Примерно в то же время, в 1943 году, немцы рассматривали внесенное Красным Крестом и Великобританией предложение об эвакуации 70 тысяч детей из Румынии в Палестину. Переговоры тянулись с обычной волокитой. А тем временем иерусалимский муфтий *14 и бывший премьер-министр Ирака, жившие тогда в Берлине под покровительством нацистской верхушки, убедили немцев отвергнуть этот план. И 70 тысяч детей были отправлены в газовые камеры.

Немецкими фашистами было уничтожено более миллиона еврейских детей; это число было бы гораздо меньше, если бы другие государства приложили усилия для их спасения. Но они этого не сделали. Детей отнимали у родителей и отправляли в переполненных поездах смерти к крематориям Освенцима и Треблинки, ко рвам, где расстреливали евреев Польши и Западной России.

Немецкий способ захоронения трупов в общих рвах был значительным «усовершенствованием» старой и считавшейся негуманной системы, когда каждого обреченного заставляли рыть для себя могилу. Убийство и захоронение двух миллионов человек представляли собой серьезную организационную проблему — не хватало рабочих рук. У еврейских женщин и детей, ослабленных пытками и заключением в концлагерях, не было сил копать землю; мужчины, занесенные в списки подлежащих «особой обработке», были настолько изнурены непосильной работой и голодом, что с трудом могли передвигаться. Огромные братские могилы были очевидной необходимостью. Однако «немецкий гений» проявился и здесь. Было решено, что перед расстрелом жертвы должны сами спускаться в ров; таким образом, отпадала необходимость перетаскивать трупы и сбрасывать их в братские могилы. Сотни таких рвов есть по всей Центральной Европе. Впоследствии фашисты начали использовать для уничтожения людей свои хорошо известные «эффективные научные методы». Одна из самых больших братских могил, в Керчи, была обследована в 1942 году специальными экспертами советской армии:

«Было установлено, что этот ров, длиной в 1 км, шириной в 4 м и глубиной 2 м, был переполнен телами женщин, детей, стариков и подростков. Возле рва были лужи замерзшей крови. Детские шапки, игрушки, ленты, оторванные пуговицы, перчатки, бутылки для молока и соски, детские ботинки, калоши вместе с оторванными ногами и другие останки человеческих тел лежали рядом. Все было забрызгано кровью и мозгом».

Свидетельство о событиях, происходивших в местечке Дубно на Украине, возвращает нас еще к одному эпизоду хроники человеческих преступлений. Это свидетельство принадлежит немцу Герману Грэбе, управляющему строительными работами в Дубно. 5 октября 1942 года он, как обычно, пришел в свою контору и там услышал от мастера о страшных событиях, происходящих поблизости. Фашисты уничтожали всех евреев округа, около 5 тысяч человек. Ежедневно они расстреливали полторы тысячи евреев.

Происходило это в окрестностях Дубно; там были вырыты три больших рва по 30 метров длиной и 2 метра глубиной каждый. Грэбе и мастер поехали к месту расстрела. Они увидели длинную земляную насыпь высотой больше двух метров, возле насыпи стояло несколько грузовиков, набитых людьми. Охранники с плетками выгоняли людей из грузовиков. У всех жертв были пришиты к одежде желтые лоскуты — еврейский знак *15. Из-за насыпи слышались частые выстрелы. Эсэсовцы подогнали к насыпи мужчин, женщин и детей и приказали им раздеться. Было приказано снять и аккуратно сложить обувь, одежду, белье. Большие груды одежды и гора обуви уже лежали здесь. Матери раздевали маленьких детей «без криков и слез», — рассказывал Грэбе спустя пять лет. Они дошли до такой степени человеческого страдания, когда уже нет слез и все надежды утрачены. «Они стояли семьями, целовали друг друга, прощались и ждали». Ждали сигнала от эсэсовца с плеткой, стоявшего у насыпи. Так продолжалось около четверти часа, пока с другой стороны насыпи не затихли выстрелы. Грэбе рассказывает:

«Я не слышал ни жалоб, ни мольбы о милосердии. Я обратил внимание на семью из восьми человек: мужчина и женщина, обоим на вид около пятидесяти лет, со взрослыми детьми и внуками. Рядом пожилая женщина с седыми волосами держала на руках младенца, напевая и покачивая его. Младенец смеялся и лепетал. Муж и жена смотрели друг на друга со слезами на глазах. Отец держал за руку мальчика лет десяти и нежно говорил с ним; мальчик с трудом сдерживал слезы…»

Тут раздался крик эсэсовца: пора было вести следующую партию. Отсчитали двадцать человек и погнали их за насыпь. Обойдя насыпь, они увидели ужасный ров около 30 метров длиной и 3 метров глубиной. «Люди были плотно прижаты друг к другу и лежали грудами, так что были видны только их головы. Почти у всех по плечам струилась кровь». Они были убиты выстрелами в затылок. «Некоторые из расстрелянных еще шевелились. Некоторые подымали руки и двигали головой, показывая, что они еще живы».

Ров был уже почти заполнен; в нем было около тысячи тел. Эсэсовец-палач сидел на краю рва с автоматом на коленях и курил сигарету. Новую партию из двадцати человек, среди которых была та семья и седая женщина с младенцем, раздетых, согнали вниз по глиняным ступеням в стенке рва и заставили вскарабкаться на тела мертвых и умирающих. Они легли среди трупов. «Некоторые гладили тех, кто еще был жив, и тихо говорили с ними». Наконец, эсэсовец, бросив сигарету, начал стрелять. Грэбе заглянул в яму и «увидел дергающиеся тела одних и уже неподвижные — других, лежавших поверх горы трупов».

Евреи, убитые таким способом в Дубно, были еще счастливцами. Они избежали пыток в лабораториях, где немецкие врачи ставили опыты, изучая продолжительность агонии человеческого тела. Они не испытали леденящего ужаса гибели в газовых камерах, где сотни людей, стиснутых до предела, ожидали, когда камера заполнится отравляющим газом. Сотрудники немецкого лагерного персонала выжидали десять-пятнадцать минут, прислушиваясь к затихающим крикам. Наконец, можно было открыть дверь и войти туда.

Разгрузка газовой камеры была пыткой для других узников, которые были обречены на гибель в одной из следующих партий. Группа из четырех человек по команде надзирателей открывала дверь и входила в камеру. Одетые в особую санитарную форму, в высоких резиновых сапогах и кожаных рукавицах, они вытаскивали трупы длинными металлическими крюками. Другая группа молодых мужчин грузила трупы на тележку и везла в крематорий; и все они знали, что скоро придет и их очередь.

Ответственность за эти злодеяния, позорящие человечество, лежит не только на Гитлере и людях, сидевших на скамье подсудимых в Нюрнберге. Другой трибунал будет судить свидетелей Катастрофы, в частности, некоторых англичан, которые видели, что начались убийства и отворачивались с чувством скрытого удовлетворения. «Еврейская кровь, пролитая нацистами, — писал Ж.-П. Сартр *16 в „Портрете антисемита“, — запятнала нас всех».

Максим Горький более тридцати лет тому назад сказал, что одно из величайших человеческих преступлений — безразличие к судьбе других. Об ответственности безразличных за несколько лет до заключительного акта трагедии говорил Жак Маритэн. «Видимо, существует некое состояние человеческого ума, — сказал он в лекции, прочитанной в Париже 5 февраля 1939 года, — при котором, не одобряя крайних мер против евреев… и не декларируя антисемитизма, человек позволяет себе наблюдать еврейскую драму с безразличием рационалиста, хладнокровно следующего своим путем».

Именно безразличие, холодная отчужденность наблюдателей позволила Гитлеру превратить Европу в еврейское кладбище. Один из современников Катастрофы, англичанин Джеймс Парке, который многие годы «испытывал те же чувства, что и жертвы злодеяния», возлагает моральную ответственность за происшедшее на христианство. «Более шести миллионов преднамеренных убийств, совершенных в наши дни, в рамках нашей цивилизации, являются следствием того представления о евреях, ответственность за которое, в конечном счете, несет христианская церковь, того отношения к иудаизму, которое не только характерно для христианской церкви, но изначально восходит к самому Новому завету», — писал доктор Джеймс Парке (137, 167).

Вчитайтесь в слова одного из бывших узников Освенцима, не пытаясь сразу же найти оправдательные аргументы:

«Немецкая ответственность за эти преступления, как бы велика она ни была, — лишь вторичная ответственность. Она является чудовищным следствием общепринятой традиции, сформированной христианством. Разве можно забыть, что христианская церковь, особенно начиная с 11 века, проводила политику унижения евреев, политику еврейских погромов. У некоторых христианских народов она сохранилась и в новое время, она и сегодня существует в католической Польше. Гитлеровская система — лишь копия этой политики, доведенная до жестокого совершенства» (87, 572).

Даже в странах, не знавших погромов, именно холодное отчуждение большинства сделало возможной еврейскую трагедию в Европе.

«Я убеждён, — писал Пьер ван Паассен, — что Гитлер не смог бы совершить и не совершил бы с евреями того, что произошло… если бы мы сами активно не подготовили для этого почву нашим собственным недружелюбным отношением к евреям, нашим эгоизмом и нашим антисемитским воспитанием, вынесенным из церкви и школы» (136, 45).

Почва была подготовлена ненавистью, имеющей длительную историю. Ядовитые семена были посеяны очень давно, еще во времена раннего христианства.

Миллионы детей всех национальностей впервые услышали о евреях из рассказа о порочных людях, убивших Христа: был осужден евреями, распят евреями. Потом они узнавали, что Бог покарал этих порочных людей и навсегда проклял их народ, поэтому они стали изгоями и не могут жить вместе с христианами. Когда дети вырастали, они начинали размышлять о смысле учения Христа, о Его жизни, смерти и воскресении. Потом для кого-то из них христианство могло стать лишь формальностью, но большинство продолжало исповедовать его в степени, достаточной для того, чтобы сохранить ненависть к вероломному еврейскому народу, народу христопродавцев и богоубийц.

Хотя распространенное представление о том, что «евреи распяли Христа», восходит к ранним временам христианской церкви, оно не находит ни малейшего подтверждения в тексте Нового завета. Евангелисты Св. Матфей, Св. Марк и Св. Лука постоянно старались подчеркнуть, что еврейский народ, их собственный народ, по большей части не ведал о происходящих событиях и не нес ответственности ни за арест, ни за суд, ни за казнь Иисуса. Рассказ Св. Матфея об этих событиях недвусмысленен. В двадцать шестой главе своего Евангелия он прямо пишет о том, что «евреи» не имели отношения к заговору против Христа, объясняет, кто были заговорщики и почему им приходилось действовать тайно. «Тогда собрались первосвященники и книжники и старейшины народа во двор первосвященника, по имени Каиафы, и положили в совете взять Иисуса хитростью и убить» (Матф., 26:3-4). Они опасались, что «евреи» могут обнаружить их козни и поднять мятеж.

Заговор, завершившийся казнью на Голгофе, начал складываться на собрании во дворе Каиафы. Эти люди замыслили дело, которое, как они знали, не встретит народного одобрения. Еврейский народ не желал того, что они собирались совершить. Они не представляли ни двух миллионов евреев, живших в то время в Палестине, ни миллиона евреев, живших в Египте, ни нескольких миллионов евреев, рассеянных по всей Римской империи. По меньшей мере три четверти всех этих людей прожили жизнь и умерли, ни разу не услышав имени Христа.

Заговорщики не выражали воли и большинства евреев Иерусалима. Они, как объясняет Матфей, боялись захватить Иисуса в праздничный день, «чтобы не сделалось возмущения в народе» (Матф., 26:5), должны были действовать быстро и избегать огласки. Они прибегли к услугам толпы бездельников и негодяев, которую всегда легко возбудить для совершения грязных дел, и с ее помощью создать видимость народной поддержки. Эта толпа составляла большинство среди присутствовавших на суде, и это они отвечали Пилату, пытавшемуся умиротворить их и спасти Иисуса; их слова доподлинно приводит Матфей: «И весь народ сказал: кровь Его на нас и на детях наших» (Матф., 27:25).

И хотя Матфей разъясняет, что «весь народ» означал лишь тех, кто присутствовал, когда «первосвященники и старейшины возбудили… просить Варавву, а Иисуса погубить» (Матф., 27:20), его рассказ в течение столетий использовался бесчисленными христианскими проповедниками для разжигания ненависти и оправдания еврейских погромов. «О, проклятый народ, — гремел с кафедры Боссюэ *17, — твоя просьба исполнится в полной мере: эта кровь будет преследовать тебя до отдаленнейших поколений, пока, наконец, Господь, утомившись отмщением, не обратит в конце времен свое сердце к жалким остаткам твоего племени».

Св. Марк также пишет, что еврейский народ не имел никакого отношения к заговору, а если бы узнал о нем, воспротивился бы ему силой. «Услышали это книжники и первосвященники и искали, как бы погубить Его; ибо боялись Его, потому что весь народ удивлялся Его учению» (Марк, 11:18). «И старались схватить Его, но побоялись народа» (Марк, 12:12). Они хотели захватить и убить Его, но «говорили: не в праздник, чтобы не произошло возмущение в народе» (Марк, 14:2).

И в Евангелии Св. Луки ясно различаются отношение к Иисусу заговорщиков и народа. «Первосвященники же и книжники и старейшины народа искали погубить Его, и не находили, что бы сделать с Ним, потому что весь народ неотступно слушал Его» (Лука, 19:47-48). «И искали в это время первосвященники и книжники, чтобы наложить на Него руки, но побоялись народа…» (Лука, 20:19). «И искали первосвященники и книжники, как бы погубить Его, потому, что боялись народа…» (Лука, 22:2).

Христианская традиция, возлагающая на евреев вину за смерть Христа, впервые намечается в четвертом Евангелии. Для Св. Иоанна эра и события, предшествующие христианству, не представляют особого интереса. В отличие от остальных евангелистов, он пишет с позиций, внешних по отношению к еврейству и даже враждебных ему. Он уже отчужден от еврейского мира, и его Евангелие содержит первые намеки на враждебность, первые признаки религиозной юдофобии. Он, как правило, использует слово «иудеи» и в тех случаях, когда контекст и сопоставление с другими Евангелиями позволяют заключить, что речь идет о действиях или мнениях первосвященников и старейшин.

В то время как Матфей, Марк и Лука, словно предвидя будущие обвинения против своих соотечественников, пытались заранее опровергнуть их, Иоанн навязчивым употреблением слова «иудеи» внушает читателю мысль о виновности всего народа. Например, Матфей говорит, что Иисус исцелил сухорукого в субботу, «фарисеи же вышедши имели совещание против Него, как бы погубить Его» (Матф., 12:14). Иоанн, повествуя о тех же событиях, обвиняет не фарисеев, а «иудеев»: «Посему иудеи говорили исцеленному: сегодня суббота; не должно тебе брать постели… и стали иудеи гнать Иисуса и искали убить Его за то, что Он делал такие дела в субботу» (Иоанн, 5:10, 16).

Когда Иоанн рассказывает историю об исцелении слепого, вначале он упоминает о «фарисеях», однако затем пишет, что родители исцеленного «боялись иудеев» (Иоанн, 9:22), хотя из контекста ясно, что они боялись фарисеев. В той же главе мы читаем, что:

«иудеи сговорились уже, чтобы, кто признает Его за Христа, того отлучать от синагоги». Этот «сговор» был не между иудеями, а между первосвященниками и старейшинами. В десятой главе, посвященной описанию деятельности этой политической группы, Иоанн сообщает, что «…опять произошла между иудеями распря… Многие из них говорили: Он одержим бесом и безумствует… И ходил Иисус в Храме, в притворе Соломоновом. Тут иудеи обступили Его и говорили Ему:…если Ты Христос, скажи нам прямо… Тут опять иудеи схватили каменья, чтобы побить Его… Иудеи сказали Ему в ответ: не за доброе дело хотим побить Тебя камнями, но за богохульство…» (Иоанн, 10:19-33).