Библиотека Mosbiblio

Андрей Кураев. САТАНИЗМ для ИНТЕЛЛИГЕНЦИИ
 
Глава: 2. СЕКТА ИЛИ "СИНТЕЗ ВСЕХ РЕЛИГИЙ"?
 
— От вас я этого не ждала, — сказала леди Маунтигл. — Мы имен­но и хотели соединить великие религии, Будду и Христа. Вы пони­маете, конечно, что все религии одинаковы. — Тогда зачем же, — кротко спросил отец Браун, — искать их так далеко?
Г. К. Честертон75
 
Рериховское учение утверждает, что оно нашло способ объединения всех религий. Соответственно, любая дискус­сия с рерихианством оказывается борьбой против веротер­пимости и просто агрессивной выходкой.
Но от кого же в данном случае исходит агрессия? Лю­бой человек, читавший труды Блаватской, знает, с каким раздражением она при каждом удобном случае отзывается о христианстве. Но дело не в эмоциях. Душить можно и с улыбкой. В том "общерелигиозном синтезе", который пред­лагают теософы, христианство на самом деле должно быть просто растворено в оккультизме. Поэтому сопротивление теософскому "примирению" для христианства есть вопрос выживания.
В религии действует тот же закон, что и в математике — общий знаменатель всегда наименьший.
Объединение православных и протестантов, например, предполагает, что, сохранив общую для нас Библию, пра­вославные должны будут убрать иконы, красоту Богослу­жения, таинства, почитание святых, молитвы за усопших — в общем, все то, что отсутствует в протестантизме.
Объединение христиан с иудеями, в свою очередь, от­нюдь не обогатит жизнь христиан, а урежет ее: из Библии мы должны будем устранить Евангелие и остаться только с книгами Ветхого Завета.
То, что объединяет нас с мусульманами — это вообще всего лишь одна, первая книга Ветхого Завета — книга Бытия.
Но если мы захотим найти общий знаменатель с будди­стами, то даже свидетельство книги Бытия о Боге как о Творце окажется излишним, разъединяющим...
Мне однажды довелось присутствовать при выработке экуменического документа. Главы религиозных объедине­ний Советского Союза решили совместно призвать народы к единству и миру. Текст, естественно, был подготовлен Патриархией заранее. Возражений он ни у кого не вызвал. Но вот, когда настала уже последняя минута перед подпи­санием, вдруг г-н Бычков, возглавлявший тогда баптистов, робко заметил, что ему неудобно подписывать документ, в котором нет ни одной евангельской цитаты: "мы же еван­гелисты, и у нас принято каждый шаг обосновывать авто­ритетом Слова Божия — так что меня просто не поймут, если я подпишу текст, не возвещающий Евангелие". Пра­вославные и католики с радостью его поддержали. Но тут взял слово главный раввин А. Шаевич и вполне резонно возразил, что ему совсем уж не с руки подписывать текст, апеллирующий к авторитету Нового Завета. Он предложил найти соответствующий призыв к миру в Ветхом Завете. Христиане, понятно, возражать не стали: Библия есть Биб­лия. Но едва только нашли соответствующий призыв вет­хозаветного пророка, как встал исламский муфтий и ска­зал, что этого места нет в Коране. Но тут же он сам и пред­ложил выход из создавшейся ситуации: поскольку Коран в основе своей есть пересказ Ветхого Завета, то можно най­ти место, которое есть и там, и там. И вот когда нашли-таки аят, говорящий, что "Творец создал нас для жизни", встал буддист... Он напомнил, что в буддизме нет понятия Творца. Пришлось ограничиться написанием "Истины" и "Мира" с больших букв.
Так что путь к объединению религий — это или взаим­ное обеднение их всех через сведение к общему знаменателю (который оказывается равен максимуму безверия). Или — это подгонка всех религий под некий идеал "мировой рели­гии", рожденный в чьей-то голове. В таком случае много­образие исторических религий должно уступить место на­вязчивой и горделивой утопии.
Не надо нас женить без нас. Прежде чем приступить к синкретизации, например, христианства и буддизма, не­плохо было бы спросить и у христиан, и у буддистов —считают ли они значимыми свои различия, хотят ли они ими поступаться.
У разных религий разное лицо и их своеобразие настоль­ко велико, что не может быть подменено неким синкрети­ческим суррогатом.
Христианская отчетливость в конечном итоге гораздо более плюралистична, чем теософская "веротерпимость". Теософ во что бы то ни стало старается свою веру обнару­жить везде, изнасиловать как угодно тексты — лишь бы найти реинкарнацию там, где ее не было. Христианин спо­койно готов признать, что индусы верили так, как никогда не верили евреи и христиане.
Какая схема истории религии более тоталитарна: тео­софская, пытающаяся всех подстричь под одну, свою, гре­бенку, или христианская, которая свидетельствует свое от­личие от других, но тем самым и не старается подогнать остальных под себя?
Мы живем в довольно странное время. После 70 лет то­тальной войны с духовностью люди вдруг возомнили, что они "переросли Евангелие". Не научившись даже элемен­тарной религиозной азбуке, они требуют: "дайте нам эзоте­рику!" Если и были "тайные учения" у древних христиан — то по каким признакам можно оценить религиозный про­гресс столь положительно, чтобы прийти к выводу о том, что нечто, спрятанное апостолами от их современников, можно сегодня выставлять на рыночные лотки? Неужели не очевидно, что название популярной книги "Введение в эзотерику" просто смешно?
Еще более странно увлечение астрологией у людей, ко­торые не видят звезд. Естественны слова Канта о том, что две вещи вызывают в нем постоянное изумление: "нрав­ственный закон во мне и звездное небо надо мной". Но Кант еще мог видеть звезды из своего дома. А из утробы сегод­няшних городов звездного неба не увидишь. Уличные фо­нари затмили звезды и заменили их собою. И вот — не видя звезд, не испытывая эстетического и даже более глу­бокого, онтологического потрясения пред "звездным хором", современные горожане научились почитанию звезд через газеты... И хотя бы поэтому в сегодняшней астролатрии есть глубокая неправда и безобразие. Сегодняшним языч­никам не хватает естественности. Городская природомания
вся пронизана фальшью. Псевдонародные календари ежед­невно напоминают пассажирам метро, что сегодня пора вы­гонять скот на выпас или что пришла пора теребить лен. Приметы, сложившиеся в одной какой-то волости и, мо­жет быть, вполне пригодные для нее, теперь одновременно и без всякой коррекции сообщаются жителям Тихоокеанс­кого побережья, Мурманской области и Ставрополья. Даже странно, что у нас не публикуют "народно-православного" египетского календаря: "под Рождество пора собирать ба­наны".
А еще, приступая к сравнительному изучению религий, нельзя не поразиться тому, что "не видят разницы" между религиями журналисты и учительницы — то есть люди, составившие представление о религии на основе трех-четы-рех книжек. Монахи же, всю жизнь посвятившие духов­ной борьбе, решительно отвергают синкретизм. "Синтети­ческая" теория не может объяснить того простого факта, что именно религиозно-непрактикующие люди, судящие о верах понаслышке, являются адептами этой теории, а ре­лигиозные практики относятся к ней более чем холодно.
Почему Святые — от ап. Павла до о. Иоанна Кронштадт­ского — предупреждали о необратимом различии религи­озных путей, а люди, далекие от христианской религиоз­ной практики, считают, что идти можно любой дорогой и тропкой и даже вовсе без оной? Почему люди, вряд ли твердо знающие "Отче наш" и наверняка не помнящие слов разре­шительной молитвы на исповеди — стоят за соединение всех вер, а преп. Амвросий Оптинский и Серафим Саровс­кий, ап. Павел и Григорий Богослов — против?
 
 "А мы как-то чрез меру человеколюбивы. Поставили пред алтаря­ми проповедническую кафедру и всем вопием: "Входи сюда, кто хочет, хотя бы два или три раза переменил веру! Настало время торжища. Никто не уходи без прибыли. Время всего изменчивее, может быть, кость ляжет другой стороной; тебе не удалось, мечи снова. Не благора­зумное дело — привязаться к одной вере, когда знаешь, что путей жиз­ни много". Что же выходит из этого? — Тот многосоставный кумир, который древле являлся во сне — золото, потом серебро, медь, железо, попираемый ногами черепок. Боюсь, чтобы всего этого не сокрушил камень", — с горечью и иронией говорит о "многоставной" и "широ­кой" вере изгнавшей его паствы св. Григорий (полагая, что его слуша­тели все же вспомнят известное пророческое видение из книги Даниила (Дан. 2, 31-44) (св. Григорий Богослов. Творения. Ч. 6. — М., 1848, сс 59-61).
 
Неужели и этот очевидный факт не взывает к разуму и к совести?
Нефилософскому сознанию невозможно доверить реше­ние философских вопросов и привлечь его к разрешению философских дискуссий. Сознанию нерелигиозному невоз­можно поручить служение крайнего судии в противостоя­нии религиозных доктрин.
Обычно говорят, что различны лишь невежественные религиозные толпы, а подвижники духа мирно единятся на горних высотах. И это неверно чисто исторически.
Обращение к реальной жизни конфессий показывает, что, вопреки синкретической символике, скорее малорели­гиозные люди всех религий очень похожи. На улицах Иеру­салима не отличить иудея от православного, монофизита от мусульманина. Но чем более человек открывает свою душу для того, чтобы его традиция обновила и переродила его — тем более он будет отличаться от людей, открывших себя для действия в них иной духовной традиции.
Центральная идея широко рекламируемой сегодня "об­щемировой религии" (которая иногда прикидывается тео­софией, иногда — "Церковью Объединения" Муна, иногда — движением Бахаи) гласит: Бог один и все религии — про­роки его. Все веры учат добру и любви, и лишь пережитки средневековой нетерпимости мешают людям понять то, что поняли великие учителя Агни Йоги и теософии: все рели­гии едины в своей духовной глубине и лишь в обрядах не­много отличаются друг от друга.
Как заметил Гилберт Честертон по поводу этой якобы либеральной мысли, "это ложь, это полностью противоре­чит фактам. Религии не очень различаются обрядами, они страшно различны в учении. Все равно как если бы вам сказали: "Пусть вас не вводит в заблуждение, что газеты "Новости Церкви" и "Атеист" выглядят совершенно по-раз­ному — прочтите их, и вы увидите, что говорят они одно и то же". Конечно, они схожи во всем, кроме того, что они говорят. Механика у всех верований одна, почти все рели­гии земли используют одни и те же приемы: у них есть священники, тексты, алтари, братства, праздники. Способ учения похож, но разница только в том, чему они учат. Замечательный пример мнимой схожести — духовное един­ство буддизма и христианства. Те, кто принимают эту тео­рию, настаивают, что христианство и буддизм очень похо­жи, особенно буддизм. Все верят этому, и я сам верил, пока не прочел их аргументы. Их аргументами были сходства, которые ничего не значат, так как они присущи всему роду человеческому *, и сходства, в которых нет ничего общего.
 
Пример из Блаватской: "Это была доктрина древней Индии, кото­рой придерживался Иисус, когда проповедовал полный отказ от мира и от его тщеты, чтобы достичь Царствия Небесного, Нирваны" (Блаватская Е. П. Разоблаченная Изида. Т. 2 — М., 1994, с. 343). О "Нирване" Иисус вообще-то не говорил ни слова... А проповедь отречения от "тще­ты мира" присуща просто всем религиозным и моралистическим учени­ям, и потому наличие этого мотива в системе А никак не доказывает, что он был заимствован именно из системы С, а не из В или D или Z. Кроме того, о том, что мухоморы (сколь бы красивы они ни были) луч­ше не есть, я могу узнать не из тибетского травника и не из "Энцикло­педии экстремальных ситуаций", и даже не от бабушки, а просто из собственного опыта. В религии есть многое, чему человек научается не из книг и не из бесед, а непосредственно из духовного опыта. Напри­мер, то, что путь духовного роста связан с непременной половой дис­циплиной, адепты разных религий узнают не на экуменических семи­нарах, а просто из практики.
 
 Автор попавшейся мне книги пресерьезно объяснял, что обе религии одинаковы в том, в чем одинаковы все рели­гии, или же находил сходство там, где они очевидно раз­личны. Наивный педантизм распространяется и на фило­софские сходства — они доказывают или больше, чем нуж­но авторам, или ничего не доказывают. Буддизм одобряет милосердие и самоограничение — в этом буддизм не совпа­дает с христианством, а попросту не слишком расходится с общечеловеческим чувством. Буддисты в принципе осуж­дают насилие и излишества, поскольку их осуждает каж­дый нормальный человек. Но ложно утверждение, будто христианство и буддизм одинаково их понимают"76.
Но если близки именно внешние формы выражения ре­лигиозного чувства, то, значит, на большей глубине надо искать своеобразие каждой религиозной традиции.
Не нужно бояться сравнивать религии между собою. Курс истории литературы считается успешно прочитанным в том случае, если ученики могут пояснить разницу между художественной стилистикой Пушкина и Блока. Если вы­пускник с первого прочтения страницы не может сказать — Лермонтов это или Маяковский, Цветаева или Некрасов — значит у него никакие знания по литературе. Вряд ли мо­жет быть признан удовлетворительным ответ, состоящий в том, что "это, кажется поэзия, и вообще это написано сти­хами". Но точно также человек, не могущий объяснить раз­личия христианства и буддизма — всуе изучал историю религии.
Если кто-то утверждает, что по своим философским взглядам он является платоником — это значит, что он должен знать философию Платона, систему Аристотеля, знать их различия, и при этом отстаивать как те положе­ния платоновской философии, которые во время оно не принимались Аристотелем, так и те, которые сегодня при­водят в возмущение марксистов. Сказать, что "Платон го­ворил о Боге" — значит, не сказать ничего.
Аналогично и с познанием христианства. Здесь тоже надо ставить те вопросы, о которых говорил о. Александр Шмеман — "Человек маленькой веры верит, но спросить его нужно — во что он верит? В кого он верит? Чем его христи­анство отличается от того, что и во всех без исключения религиях находил человек? Чтобы найти это, совсем не нуж­но христианство. Всякое почтенное язычество вполне удов­летворило бы нужду человека кому-то помолиться, кому-то поведать свою печаль, от кого-то получить убеждение, что жизнь имеет опору где-то. В конце концов в деревне, куда приезжал епископ в IV веке, давно уже люди верили в Бога"77.
Быть христианином (в данном случае я не имею в виду нравственно-практическую жизнь, но говорю просто о хри­стианских убеждениях) значит исповедовать не только не­кие "общечеловеческие ценности", но и те принципы, что отличают Евангелие от иных форм религиозной практики и религиозной мысли.
Анри де Любак нашел впечатляющие слова, чтобы пре­достеречь от попыток мирообъемлющих религиозных "син­тезов": "Синкретизм как подделка, как изделие правите­лей и начетчиков, предполагает угасающую веру. Он — оскорбление Богу Живому. По энергичному слову проро­ков, синкретизм есть блуд. Он снижает и вульгаризирует все начала, которые соединяет — таковы ублюдочные жар­гоны наших больших портов. Христианство отвергло гно­сис, который представлял собой синкретический метод"78. Но книги де Любака на московских улицах не продаются — в отличие от "портовой" литературы новых гностиков.
Итог этого "портового" блуда Честертон выразил емким словечком — "хрислам"79.
Интересно, что мышление современных российских ин­теллигентов, столь яростно боровшееся против казарменного коммунизма, столь ценящее плюрализм и многообра­зие, неповторимость и индивидуальность во всех областях жизни, — в религии мечтает всех загнать в казарму "еди­ной мировой религии". Ну чем для вас так нестерпимо свое­образие христианства, что вы так стараетесь растереть его в буддизм? И почему вам не приходит в голову требовать от немецких протестантов подчинения римскому папе, но вы с восторгом принимаете проповедников унии в России и возмущаетесь теми православными богословами, которые не видят смысла в объединении с католиками? Почему, поддерживая отделение Чечни от России, декларируя свое уважение к праву любого народа на самоопределение, вы не можете согласиться с самоопределением русского наро­да к православию?
Григорий Померанц однажды предложил интересный критерий для определения фундаменталистской идеологии: "агрессивный редукционизм,.. агрессивное насильственное упрощение жизни, втискивание развития в прокрустово ложе мифа. Какого именно мифа — вопрос второстепен­ный"80. Так вот, по этому критерию мода на религиозный синкретизм — это именно фундаменталистское движение. Все должны быть единомысленны и единоверны. Христи­анство должно подравняться под шаблоны буддизма. Тео­софскому переосмыслению должны быть подвергнуты все практики и все тексты всех религий — как бы они этому ни сопротивлялись. Это искушение агрессии на историю. Происходит как бы посмертное обращение всех великих религиозных проповедников прошлого в модную сегодня веру. Если сегодня интеллигенции нравится теософия — Христос обращается в стопроцентного теософа. Есть мода на пантеизм — и Христос оказывается обязан также быть пантеистом (ибо ведь как-то неудобно признать, что столь выдающийся "Учитель" мыслил иначе...).
Этого искушения не избежал даже сам Г. Померанц. Помянув в эссе, рекламирующем Кришнамурти, крик Хри­ста на Голгофе — "Боже Мой, Боже Мой, почему Ты оста­вил меня?!" — он дает ему такое толкование: "Экстатичес­кое чувство единства с миром может быть, таким обра­зом, нарушено, но только очень сильными и длительными страданиями"81. Но Христос никогда не говорит, что Он един с миром! Он скорее говорит, что мир Его ненавидит.Единство же Христос обретает с Отцом, и это единство — в том Духе, который не от мира и которого мир не знает и принять не может... Я думаю, что Г. Померанц достаточно тактичен, чтобы не обращать Христа в пантеиста.
 
Мое предположение об исследовательской тактичности Померан­ца, впрочем, сильно поколебалось после выхода его последней книги (Миркина 3., Померанц Г. Великие религии мира. — М., 1995), где всем религиям в качестве идеала приписывается одна и та же установ­ка на "слияние с миром". Глава же о христианстве изуродовала Еванге­лие до неузнаваемости — и именно в пантеистическом духе. По мнению авторов, уже апостолы "слишком буквально" поняли Христа (с. 148), и истина померкла на века — до прихода Померанца, когда смысл Еван­гелия стал, наконец, ясен ("Поэтический смысл Евангелия — новый образ прекрасного человека. Мы постараемся раскрыть его также, как раскрыли смысл греческих и библейских мифов" — с. 116). При этом авторы (или издатели) не стесняются написать в аннотации, будто "книгу ждали дети и взрослые, христиане и мусульмане. Это необходимое учеб­ное пособие". Действительно — уникальная книга. Пожалуй, — един­ственная книга о религии, в предисловии которой даже не упоминается такое слово как "Бог". Ведь, по мнению авторов, человек в религии ищет не Бога, но всего лишь погружается в "глубину своей собственной души" (с. 5).
 
Но вот ведь — занесло на повороте. И не могло не занести. Потому что цель, поставленная Померанцем — такое перетолкова­ние всех Писаний человечества, чтобы они стали согласны друг с другом82. Это означает, что ставится цель не понима­ния того, что есть в текстах, а впечатывания в тексты того, чего хочется примирителю. Если же текст оказывает со­противление (а тем более — община, хранящая в веках изна­чальное понимание и текста, и той реальности, к которой этот текст подводит), он может подвергнуться насилию — во имя мира...
У утопий есть своя логика. Если нечто не укладывается в их мерку — этот "излишек" должен быть отсечен. В ком­мунистической утопии не должно было быть Церкви — и Соловки из монастыря стали концлагерем. В коммунисти­ческом "общечеловечьем общежитье" не должно было быть "ни Россий, ни Латвий" — и слова "Родина", "Отечество" на десятилетия стали запретными. Рериховская утопия "синтеза всех религий" также много что грозит оставить за бортом.
Когда новые секты уверяют, что разделение между ре­лигиями — это плохо, они на самом деле имеют в виду, что им не нравится, что кто-то не принял еще именно их идео­логии. Еще в 1987 году при проведении в Москве конфе­ренции под названием "Новый человек — единая надежда
для Будущего", пресс-служба одного из самых известных лидеров западного неоиндуизма Шри Раджниша распрост­раняла переводы нескольких его лекций. Конечно, "люби­мый бхагаван" (так он именовался в этих изданиях) начал с заявления о том, что "разделение между людьми — будь то во имя религии или во имя нации — примитивно и дико" ("Золотое будущее"; лекция №17 от 20.5.1987). Но прохо­дит два дня — и Шри Раджниш начинает говорить яснее: "Христианство принесло столько вреда, что интеллигенция, и особенно гениальные люди, подобные Карлу Марксу, на­столько разочаровались в христианстве, что они создали противоположность: материалистическую философию. Карл Маркс ничего не знал о Гаутаме Будде. Ничего не зная об истинной религии, он считал, что христианство и есть ре­лигия. Я всегда понимал, что в число всех преступлений, совершенных христианством, можно включить и комму­низм" (лекция № 21 от 22.5.87). И едва лишь христиане позволяют себе заметить, что они в чем-то не согласны с новоявленным гуру (например, с его утверждением о том, что "Бога нет" — лекция № 28 от 25.5.87), как следует суждение о "фанатичном фашистском христианском уме" (лекция № 20 от 21.5.87).
Аналогично и рериховцы говорят о необходимости ре­лигиозного единства, имея в виду всего лишь тотальное распространение своего собственного вероучения.
Рериховцы, провозглашая объединение религий, не лю­бят уточнять — на какой именно основе они мыслят это объединение. Чаемое ими слияние религий возможно только на основе всеобщего принятия теософских догм. "Нет ре­лигии выше Истины" — их первая и громкая декларация. Менее громкое, но достаточно внятное утверждение гла­сит, что теософия это и есть истина. И — уже шепотом — вывод: "нет религии выше нашего оккультизма". Все рели­гии должны быть переиначены в соответствии с "Учением", все должны быть переварены. И возлягут волк христиан­ства с ягненком буддизма вместе — но в утробе теософии.
Но идея быть "синтезированными" не вызывает востор­га у всех исторических религий. А это значит, что реклам­ное шоу под названием "даешь синтез!" кончится просто образованием очередной секты, которая будет противопос­тавлять себя всем остальным (чье сознание недоразвилось до принятия их идей). У Достоевского один либерал-про­грессист как-то говорит о себе: "Чем больше я люблю чело­вечество вообще, тем больше ненавижу каждого человека в отдельности". Что-то очень похожее происходит в либераль­ных религиозных настроениях нынешней интеллигенции. Все чаще встречаются люди, чья устремленность ко "все­ленскому духовному братству", к экуменическому объеди­нению конфессий имеет своим ближайшим плодом нечто совершенно противоположное: усугубление религиозных разделений.
Попытки "объединить религии" на деле ведут к очеред­ному расколу, к отрыву людей от реальной церковной об­щины ради призрачного единства "в шамбале".
В одном из южнорусских городов мне несколько раз до­велось встречаться и беседовать с одним очень хорошим и образованным человеком. Он кришнаит (причем экумени­ческого вкуса). И вот в этих беседах он так и не смог разу­бедить меня в абсурдности ситуации, в которую он сам себя поставил. Ища примирить Запад и Восток, Россию и Ин­дию, христианство и ведизм, он прежде всего выпал из сво­ей (изначально) — Православной Церкви. Ища идеального единства и единства в идее, он разорвал реальные связи с религиозной общиной своего города. В "трансценденталь­ных" сферах и книжных грезах уносясь за Гималаи, он не может переступить порог единственного реального храма в городе — православного. Устремленность ко "всемирному братству" проявилась прежде всего как разрыв общения с теми братьями, которые живут на его же улице, в соседних домах. Высшее, литургическое, евхаристическое соедине­ние с ними стало для него невозможным. Поскольку же он не просто интеллигент, а всерьез верующий и религиозно честный человек, то он не может не чувствовать, что "един­ства в мысли" мало, что нужно единство в молитве, в таин­стве, в жертве.
И вот этого единства он себя лишил. Можно, конечно, сказать, что он-де перерос конфессиональную узость мест­ных прихожан, но такой снобизм не может быть одобрен ни христианством, ни, наверное, даже кришнаизмом. И чем дальше, тем больше это чувство неловкости будет нарас­тать в душе, пока живые и близкие люди не станут воспри­ниматься как досадная помеха на пути к идеальному единству. В общем, вполне по Руссо: "в наше время любят не­гров вместо того, чтобы любить ближнего"83.
Так и "миротворческая" деятельность рериховских об­ществ закончилась тем, что они отлучили себя от Церкви. Люди, вроде бы с искренним благоговением произносив­шие имя преп. Сергия Радонежского, оказались вовлечен­ными в тот же христоборческий натиск с Востока на Русь, которому противостоял Преподобный.
Конечно, рериховцы уверяют, что они — и христиане, и православные. Но самохарактеристика еще не доказатель­ство. "Мария Дэви Христос" из киевского "Белого брат­ства" и лидер секты Аум Синрике также выдавали себя за христиан.
На словах утверждая, что они с любовью и терпимос­тью относятся ко всем убеждениям, синкретисты на деле с крайним раздражением встречают любую попытку хрис­тиан отстоять уникальность своей веры. Тут приходится вспомнить слова Псалма: "Долго жила душа моя с ненави­дящими мир. Я мирен: но только заговорю, они — к вой­не" (Пс. 119, 6-7).
Агни Йога отнюдь не плюралистична, она никак не со­гласна с теорией множественности религиозных истин. Че­рез исторические, "экзотерические" одежды многих рели­гиозных традиций надо проникнуть к Единой Эзотеричес­кой Доктрине, и если что-то в исторических религиях не соответствует тайному знанию оккультистов — оно долж­но быть отброшено. Там, где нет полноты каббалистичес­кого оккультизма — там нет полноты истины, там есть ущербность, ложь и обман.
Поскольку же нет ни одной исторической религии, ко­торая была полностью идентична конструкции Блаватской, остается только отвергнуть их все. И потому в теософской литературе, вроде бы ищущей мистические глубины всех религий, столь естественны нападки на все религии вооб­ще: "Религии запугали человечество судом и лишили дер­заний" (Агни Йога, 245). "Всякая обособленная, ограни­ченная и упадочная религия есть опиум, злейший яд разъе­динения и разложения. То же можно сказать о невеже­ственной науке"84. "История Религий истинно самая мрач­ная и кровавая страница в истории человечества!"85 "Каза­лось бы, навсегда покончено с двумя западными измышлениями — мистицизмом и метафизикой. Лаборатория, сред-необорудованная, говорит достаточно о свойствах единой материи" (Община, 230). Последнее, очевидно, означает, что если Бога нельзя взять пинцетом и положить под мик­роскоп — значит, всякая речь о Нем бессмысленна. А если при анатомировании трупа не удается вырезать души — значит, ее и не было. Это — пошлость, а отнюдь не "синтез философии и науки".
Но прежде всего — каково отношение теософов к хрис­тианству? Официально рериховцы заявляют, что они сами совсем христиане и готовы исполнять все, что велит "махатма Иисус". Такая ситуация в истории Церкви не нова. Еще пророк Исайя предсказывал: "И ухватятся семь жен­щин за одного мужчину в тот день, и скажут: свой хлеб будем есть и свою одежду будем носить, только пусть будем называться твоим именем, — сними с нас позор" (Ис. 4, 1). Так и сегодня за имя Христа хватаются даже те, кто в сердце своем противостоит Его благовестию.
Отношение теософов к христианству трудно назвать ми­ролюбивым. По их мнению христианином может называться по праву только теософ: "Истинный последователь Христа тот, кто признал Основы Всемирной Доктрины, напитав­шей Христа. Учение Христа искажено до неузнаваемости и пришло время очищения его"86. Очистить христианство надо от многого. Прежде всего, "мы отрицаем теории о тво­рении, Боге, душе, и о дальнейшей жизни индивидуально­сти после смерти в их христианском смысле"87. Кроме того, вера христиан в Промысл Божий, в заботу Бога о людях — не более чем "губительное заблуждение христианства"88. Христианство, не признающее переселения душ, — "лож­ная вера"89. У христиан (речь идет о Кювье) "набитые Биб­лией мозги"90. "Была ли когда-нибудь так называемая ре­лигия Христа после смерти этого Великого Учителя чем-либо иным, как не бессвязным сном?"91
"Чудеса, совершенные в лоне материнской церкви, — начиная с апостольских времен и до церковных "чудес" в Лурде, — пагубны по своему воздействию на человеческий разум"92.
Знаменитый символ Апокалипсиса о жене-блуднице ("Подойди, я покажу тебе суд над великою блудницею... И я увидел жену, сидящую на звере багряном, преисполненном именами богохульными, с семью головами и десятью рогами. И жена облечена была в порфиру и багряницу и держала золотую чашу в руке своей, наполненную мерзостя­ми и нечистотою блудодейства ее. Я видел, что жена упоена была кровью святых и кровью свидетелей Иисусовых" — Откр. 17,1-5) под пером Блаватской превращается в образ... христианства. "Оккультисты в своем бесстрастии заявля­ют, что слова эти относились с изначала ко всем и всякой экзотерической церковности, к фарсу ритуального покло­нения. "Тайна" женщины и зверя суть символы убиваю­щей душу церковности и суеверия"93. Во "все и всякие" ритуальные формы церковности входят, между прочим, храм Покрова-на-Нерли, иконы Рублева, "Всенощная" Рах­манинова и "Реквием" Моцарта...
И конечно, в полном бесстрастии оккультисты спокой­но говорят: "Надоело нам это беспрестанное бряцание на иудейской арфе христианского откровения!"94. Как однаж­ды проговорилась Блаватская, "Наша цель не в том, чтобы восстановить индуизм, а в том, чтобы смести христианство с лица земли"95.
"Средневековые герметисты, подобно каббалистам всех веков, были смертельнейшими врагами духовенства", — пишет Блаватская о своих учителях (теософия в ее глазах ведь всего лишь вариант каббалистики). И здесь следует отметить, что духовенство, которое всегда было столь нена­вистно "каббалистам всех веков", есть прежде всего наи­более образованные христиане. Это богословы и мыслите­ли, люди, осмысляющие свою веру и проповедующие и защищающие ее. У "каббалистов" конфликт не с "толпой" и даже не с персонажем "Чаепития в Мытищах"; их много­вековая война — со святыми и с богословами, с теми, кто письменно свидетельствовал веру Церкви и защищал ее от оккультных подделок, в общем, с теми, о ком св. Феофан Затворник сказал: "Писатели церковные суть интеллиген­ция Церкви"96... Причину же этой ненависти оккультис­тов к Церкви Блаватская однажды высказала вполне от­кровенно: "Магия — наиболее властолюбивая хозяйка и не терпит соперниц"97.
Но это — лишь однажды, с языка, как говорится, со­рвалось. А так теософы постоянно именно Церковь обвиня­ют и в нетерпимости и во властолюбии...Вслед за Блаватской и Елена Рерих весьма тщательно воспроизводит штампы антицерковного агитпропа: "Стоит вспомнить времена инквизиции, Варфоломеевскую ночь и всю историю папства и церковных соборов, где почтенные духовные отцы изрядно заушали и таскали друг друга за бороды и волосья, чтобы всякое уважение к такой церкви и догмам, ею утвержденным, испарилось навсегда, оставив лишь возмущение и ужас перед непревзойденными преступ­лениями чудовищного своекорыстия, властолюбия, алчно­сти и невежества!"98 Насколько исторически и духовно кор­ректна эта карикатура — разбирать сейчас не будем. Но одну деталь стоит высветить особо — эффект, на который эта живопись рассчитана: "чтобы всякое уважение к такой церкви и догмам, ею утвержденным, испарилось навсег­да". Итак, в глазах Елены Рерих православие и католиче­ство не имеют права рассчитывать не то что на согласие или понимание — даже просто на уважение...
 
Это нисколько не мешает В. Бондаренко в газете "Завтра" (1994, № 6) представлять Николая Рериха как "светлого русского гения" и солидаризироваться с теми оценками семейного наследия Рерихов, ко­торые высказываются в публикуемой рядом заметке В. Я. Лакшина, быв­шего председателя Советского Фонда Рерихов. Из статьи последнего читатели узнают, что "есть люди, которые, не разобравшись в сложном духовном наследии Рерихов, напрасно считают, что вера в чудеса Восто­ка потеснила у Рерихов уважение к традиционным ценностям христи­анской европейской культуры". Правильно: не потеснила. Просто рас­топтала.
 
Христианство повинно в том, что "Человечество загряз­ло в пережитках, в старом мышлении. Так дух смещаю­щихся народов тлеет на уходящих энергиях, как ханже­ство и суеверие. Основа этого тления — церковь, которая сеет ужасы, непозволительна!" (Иерархия, 395). Жаль, что в этом пассаже не уточнено, в каком именно контексте "не­позволительна церковь". Считает ли "Живая Этика", что существование Церкви "непозволительно" с точки зрения этики, или же она полагает, что бытие Церкви непозволи­тельно вообще, в том числе и с точки зрения "просвещен­ной государственности"?
Кроме того, интересно, что Церковь обвиняется в "суе­верии" адептами оккультизма, проповедниками астрологии и идолослужения. Впрочем, в теософии это обычно. Чего стоит, например, такое утверждение: "оккультная наука — разрушитель всех суеверий"99.
А вот после разрушения православных "суеверий" и "мира насилья" можно будет строить "наш, новый мир" .
 
Именно такова аргументация Клещевского: без тотального разру­шения православия Россия оказалась бы невосприимчива для новых "космических" идей.
 
"Мы даем Новый Завет. Чтите величество завета Космичес­кого магнита! Да, да, да! Так Майтрейя говорит!" (Беспре­дельное, 227). Вот хоть честно сказано, что Махатмы дают новую религию (собственный "Новый Завет"), а отнюдь не проповедуют христианство.
Есть у Елены Рерих и еще одна фраза, вызывающая уважение своей честностью: "Конечно, подымутся голоса против великой Истины Агни Йоги. Ревнители церкви и слуги тьмы, конечно, не вынесут искру Фохата. Потому Агни Йога являет вызов всем силам тьмы" (Беспредельное, 391). Итак, все-таки именно теософы бросили нам"вызов". Мы приняли его. Мы готовы к полемике. Теософы объяви­ли войну Церкви, а не наоборот. Это обстоятельство, одна­ко, ничуть не помешало рериховцам написать множество статей о христианской агрессивности и "крестовых похо­дах". Тоже знакомый пропагандистский трюк: "милитари­стская Финляндия коварно напала на миролюбивый Совет­ский Союз"...
А вот весьма интересная полемика между самими рериховцами. Новосибирский лидер теософов Ю. Ключников считает тактически неверной политику газеты "Знамя мира": "Из номера в номер Вы атакуете церковь. И ссыла­етесь при этом на соответствующие места в книгах Учения и в письмах Е. И."100. Г. Горчаков, редактор газеты, пари­рует: "Не понимаю, откуда вы взяли, что мы из номера в номер атакуем церковь? Она вообще, как таковая, мало нас интересует. Правда, сейчас церковники проявляют из­лишнюю активность и вовсю поносят Учение Огня... Как вы можете не замечать этого? Где Вы видите примеры "ис­тинно православных людей современности", истинных хри­стиан, надо полагать, которым надо подражать? Все изве­стные мне "истинно православные" люто поносят Учение Живой Этики"101. Учитывая, что газета ежемесячная, оче­видно, что Ключников писал письмо еще до Архиерейско­го собора и скорее всего, даже до моей статьи в "Новом мире". Значит, антицерковные нотки слишком заметно зву­чали в этой газете еще до того, как церковные люди нача-
ли гласно определять свое отношение к Агни Йоге. И еще надо отдать должное Г. Горчакову за то, что он по крайней мере признает, что все православные, отдающие себе отчет в своей вере и живущие сознательной жизнью в Церкви, не приемлют "Живой Этики". Если же Горчаков считает, что "истинным христианином" можно считать только того, кто разделяет идеи Агни Йоги, то таковых он не найдет вообще во всей истории христианства.
Понимала это и Е. Рерих. А потому и написала однаж­ды честно: "Не думаю, что можно было бы ожидать что-либо продуктивное и даже полезное от религиозного круж­ка, в который вошли бы церковно настроенные"102. И вновь Елена Ивановна демонстрирует полное единодушие с Еле­ной Петровной. По заверению последней, "Теософическое Общество не исповедует никакой догматической веры, не требует от теософов отречения от прежней веры, уважает наружно все веры и исповедания и всякий теософ верит, как хочет. Мы никого не заставляем верить как мы верим. У нас есть члены христиане, мусульмане, буддисты, бра­мины, дарвинисты ученые, агностики и вольнодумцы — но нет материалистов, да и места им у нас нет"103. Вроде бы налицо декларация полной терпимости. Но есть весьма важ­ное продолжение: "На нашем языке "материалист" не то, что на вашем. Вы зовете этим именем неверующих в заг­робную жизнь и ни во что, кроме материи. Мы — всех верующих в церковные догматы и учения — потому что последнее есть страшнейшая материализация духа". По слову Блаватской, ее философия "Единой Субстанции" со­здается "на основе всех древних и современных религий, кроме христианства и магометанства"104.
Итак, человек, верующий по-церковному, христианин, не может быть теософом.
А, значит, перед нами отнюдь не соединение религий, а нормальный прозелитизм: отрекись от старой веры и при­ди в новую секту.
 
 Образ действия гностиков описывает св. Ириней Лионский: валентиниане проповедуют среди христиан "и затем упрекают нас в том, что, хотя они одинаково с нами думают, мы без причины отказываемся от общения с ними, и хотя они говорят то же, что и мы, хотя держатся того же учения, мы называем их еретиками, а когда они своими мудр­ствованиями кое-кого отвлекают от веры (т. е. от Церкви — А. К.) и дела­ют их беспрекословными своими слушателями, тогда отдельно сообщают им неизреченные тайны своей Плеромы" (Против ересей. III, 15, 2).
 
То, о чем можно догадаться при изучении рериховской теории, реализуется в конкретной практике "паломников на Восток". Один из центров рериховской пропаганды в Москве — это Музей искусств народов Востока. В этом Му­зее развернута постоянная экспозиция рериховских кар­тин, в каждый день школьных каникул музей заполнен учительницами, приведшими колонны своих учеников для знакомства с "духовностью". Кроме того, при этом госу­дарственном музее открылась "школа магии". Один из ее уроков описывается в газете "Мегаполис-экспресс"105. Не­кий "Учитель", в Москве "исполняющий поручения своих зарубежных коллег", "совершил надо мной обряд раскрещения". Раскрещенная ученица, научившись оккультной практике, затем якобы смогла материализовать душу свое­го умершего мужа и даже зачала от него через два года после его смерти...
Как видно, идея "суккубов" и "инкубов" порождена от­нюдь не "фанатичной средневековой инквизицией", но воз­вещается самими адептами оккультизма.
 
 Вообще чтение современной оккультной литературы заставляет как-то иначе отнестись к инквизиции и "охоте на ведьм". Пока люди не верят в ведьм, колдовство и порчу — охота на ведьм кажется несусвет­ной дикостью, сугубо позорной для христиан. Но если это всерьез? Если действительно возможно такое черное воздействие на человека, для ко­торого ни расстояние, ни стены не являются преградой? И если дей­ствительно есть люди, готовые приносить самые страшные жертвы ради получения "черной благодати"? Людей Средневековья постоянно обви­няют в суевериях. Но ведь эти "суеверия" они вычитали не в Библии и не в творениях Святых Отцов. Молва распространяла секреты, выполз­шие за пределы колдовских кухонь. Ведьмы сами уверяли, что их нич­то не берет, что они в огне не горят и в воде не тонут, и что за некоторую плату они могут на любого порчу навести... Ведьмы убедили народ, а затем и иерархов в своей реальности и в своем могуществе — и последо­вал ответ, последовала реакция общественной самозащиты... Прежде чем обвинять тех впечатлительных христиан (или меня) в нетерпимос­ти и человеконенавистничестве, попробуйте сами спрогнозировать свою реакцию. Представьте, что Вы поверили сообщению Блаватской о том, что "В древние времена Фессалийские колдуньи к крови черного агнца примешивали кровь новорожденного младенца и с помощью этого вызы­вали тени умерших" (Блаватская Е. П. Разоблаченная Изида. Т. 2, с. 671) ?
 
Я полагаю, что основной сюжет этого интервью — обыч­ная бульварная "клюква". Но клюква эта развешана на впол­не реальном сучке: в Музее искусств народов Востока дей­ствительно постоянно действуют оккультные семинары и магические практикумы. Сама идея зачатия от духа встре­чается в теософии Блаватской и Рерихов (об этом в следую­щей главе).И совсем не кажется странным, что загадочный люциферический "Учитель" пристроил свою "школу магии" именно в рериховском центре. Странно лишь, что крышу для секты дало государственное учреждение...
Сколь много миролюбия испытывают современные рериховцы по отношению к Церкви, прекрасно показала ста­тья "Инквизиторы показали рога". Она посвящена заявле­нию Архиерейского Собора о том, что христиане не соглас­ны считать рериховцев своими единоверцами. Оказывает­ся, распространение оккультизма в России "не могло не взбеленить носителей сутан... С восторгом попинали наши святые отцы имена Рерихов и Блаватской, по малограмот­ности своей зачислив их в отряд сатанистов...
 
В Определении Собора Блаватской и Рерихам посвящен всего один абзац: "Возродилось язычество, астрология, теософские и спири­тические общества, основанные некогда Еленой Блаватской, претендо­вавшей на обладание некоей "древней мудростью", сокрытой от непос­вященных. Усиленно пропагандируется "Учение живой этики", введен­ное в оборот семьей Рерихов и называемое также Агни Йогой". Никако­го "восторга пинания" я здесь не вижу.
 
Не случай­но, что и по национальному признаку в служителях церкви сплошь почти люди нерусские, предки которых предали казни Иисуса Христа.
 
  Короче говоря, евреи, собравшись на Архиерейский собор Рус­ской Православной Церкви, по злобе своей осудили исконно русскую веру по имени Агни Йога.
 
Как далеки они от евангельских заповедей, и не случайно ссылаются на писания апостоль­ские.
 
В соборном Определении одна цитата из Евангелия и три из апостольских посланий. "Господь судил нам жить во времена, когда "много лжепророков появилось в мире" (1 Ин. 4,1), которые приходят к нам "в овечьей одежде, а внутри суть волки хищные" (Мф. 7,15)... "Если же кто не послушает слова нашего в сем послании, не сообщайтесь с ним, но не считайте его за врага, а вразумляйте, как брата" (2 Фес. 3, 14-15)... Мы призываем всех членов Церкви молиться о просвещении одержимых ложными учениями и твердо хранить переданное нам, "от­вращаясь негодного пустословия и прекословий лжеименного знания" (1 Тим. 6,20)". Что антиевангельского нашли в этих апостольских сло­вах рериховцы — мне просто не понятно. Наверно, по моему невежеству.
 
В отличие от этих узких фарисеев, утверждаю­щих только самих себя, мы говорим: мир через культуру. Все религии, пролгавшись, перессорились между собою. Мы же еще раз говорим: перестанем осуждать друг друга. Но на каждое слово, похуляющее имена Блаватской и Рери­хов, мы ответим десятью.
 
Сколько же "диалектики" на таком небольшом пространстве текста! "Мы говорим мир" — но "все религии пролгались"; и все же "еще раз говорим: перестанем осуждать", и опять — врагам дадим деся­тикратный отпор.
 
Нас не запугать"106.
Поистине — огромная веротерпимость свойственна рериховцам. Точнее — погромная веротерпимость.