Библиотека Mosbiblio

Содержание

Глава первая. Возникновение папства

Глава вторая. Образование Папского государства (VI-VIII вв.)

Глава третья. Внутренняя и внешняя политика папства в VIII - начале IX в.

Глава четвертая. Зависимость папства от римских феодалов и германских

императоров (IX-XI вв.)

Глава пятая. Борьба за "реформу" церкви

Глава шестая. Возвышение папства в XII-XIII вв

Глава седьмая. Папство в плену у Франции

Глава восьмая. Возвращение пап в Рим и Великий раскол

Глава девятая. Папство в эпоху возрождения

Глава десятая. Реформация в Западной Европе

Глава одиннадцатая. Контрреформация. XVI-XVII вв

Глава двенадцатая. Внешняя политика папства в конце XVI - первой

половине XVII в

Глава тринадцатая. Папство в период от Вестфальского мира до буржуазной

революции XVIII в. во Франции

Глава четырнадцатая. Папство и католицизм в период домонополистического

капитализма (1789-1870)

Глава первая. Возникновение папства

I

Xристианство в I в. н. э. не знало церковной организации, должностных лиц, культа, клира, догматов; вместо института священства были пророки, учители, апостолы, проповедники, выходившие из рядовой массы верующих и, как считалось, обладавшие харизмой, т. е. способностью, "даруемой духом", пророчествовать, учительствовать, совершать чудеса, исцелять и т. д. Любой христианин мог называть себя харизматиком и заниматься учительством-пророчеством; если он имел достаточное число приверженцев, то фактически зачастую руководил делами общины.

О деятельном участии в общинных делах пророков-учителей говорится в "Пастыре" Гермы1, относящемся к середине II в. С течением времени, в особенности со второй половины II в., руководство общинами сосредоточивается, однако, все более в руках пресвитеров - старейших членов общины по возрасту либо по времени их вступления в общину. Руководство это носило в значительной степени хозяйственный характер и на первых порах было связано с совместными трапезами христиан, с так называемыми агапами, вечерями любви. Обслуживались члены общин во время этих трапез диаконами, а по мере роста общин, необходимости накопления для них денег и увеличения запасов для трапез появились кладовщики, кассиры и надзиратели-епископы. Последними становились обычно старейшие, наиболее зажиточные члены общины, которые отвечали за сохранность денег и припасов, необходимых для совместных трапез.

Епископы, игравшие роль в общине не в силу своего "пророческого дара", а вследствие своей зажиточности и степенности, внесли новое начало в христианскую общину, вызывавшее естественное недовольство харизматиков, этих первых учителей христианства, в огромном большинстве случаев вербовавшихся в течение 100-150 лет из городской бедноты, рабов, вольноотпущенников, разоренных ремесленников, полупролетариев.

Зажиточные элементы каждой общины стремились прежде всего оттеснить пророков-учителей, не поддававшихся ни надзору, ни регламентации, и передать полноту власти епископам. Так возникла церковная организация с епископом во главе. Его задачей было в первую очередь положить конец пророчествам, содержавшим нападки на богачей, предсказывавшим неизбежную гибель старого греховного мира и близкое торжество царства божьего. Эти пророчества с их чаяниями, надеждами, проклятиями и ненавистью особенно ярко выражены в "Апокалипсисе" Иоанна, написанном в 68-69 гг. н. э. в фантастической форме "видений"2.

Несмотря на непримиримую ненависть к "вавилонской блуднице" (Риму) и к господствующим в мире "злу и несправедливости", эти пророчества звали не к борьбе, а лишь к "духовному освобождению" от земной юдоли страданий. Близкого "царства Христа" они ждали не от боевого выступления своих приверженцев, а от грядущего чуда, верили в то, что небесное возмездие каждому воздаст по его заслугам. "Горе вам, богатые! ибо вы уже получили свое утешение. Горе вам, пресыщенные ныне! ибо взалчете" (Лука, VI, 24-25); "удобнее верблюду пройти сквозь игольные уши, нежели богатому войти в царствие божие" (Марк, X, 25).

Этот демократический революционный дух обездоленных, бесправных, угнетенных и порабощенных масс мировой державы не сопровождался уже теперь революционными подвигами и действиями, так как рабовладельческий и давно уже разлагавшийся Рим не знал подлинно революционного класса. Римский "пролетариат" жил за счет общественных и частных щедрот и представлял собою босяцкую, люмпен-пролетарскую массу с противоречивыми зачастую интересами. Вот почему идеи первоначального христианства, хотя и делали его "одним из революционнейших элементов в духовной истории человечества"3, оказались совершенно непригодными для переустройства мира в интересах народных масс.

Вскоре начинается процесс приспособления христианства к интересам господствующего класса империи. Зажиточные слои общества, принимавшие во все большем числе новую религию, энергично вытравляли "анархические и индивидуалистические бредни" ранних последователей христианства. Верующим внушалось, что епископ обладает унаследованной от апостолов "благодатью божьей", что он один ею распоряжается и что он - опора церкви. Эта новая идея отчетливо звучит уже у "апостольских мужей". Игнатий Богоносец4провозглашает, что "нет церкви без епископата". Церковь сменила пророческое учение о ненависти к богатым и угнетателям проповедью о непротивлении злу и любви к врагам; она уничтожила представление о равенстве людей, господина и раба, провела резкую грань между клиром и мирянами, устранила братские отношения внутри общины и отменила совместные трапезы. Христианство перестало отпугивать правящие круги империи. К тому же характер организации христианских общин, требование слепой покорности, угроза тяжких наказаний за ересь - все это делало новую религию удобным орудием для государства, которое в союзе с епископатом, могло распоряжаться христовым "стадом" в интересах еще большего закрепощения и угнетения народных масс.

Епископы стали бесконтрольно распоряжаться имуществом общины и даже сумели использовать "языческие" представления и законы о "божественной собственности". Согласно действовавшим в дохристианской Римской империи законам, боги имели право приобретать всякого рода имущество, достававшееся им в силу дарений, завещаний и т. д. Принадлежащее "богу" имущество считалось священным, не могло становиться предметом извлечения выгоды, и отчуждение его обставлялось рядом формальностей, сильно ограничивавших владетельные права "бога". В некоторых местах "боги" получали привилегию более или менее свободно распоряжаться своим имуществом. Так обстояло дело в Галлии, в Северной Африке. Фактически, разумеется, в качестве юридического лица, представлявшего интересы того или иного бога, выступали жрецы. По мере того как изменялись представления о богах, менялось и представление о "божеской собственности": она делалась в качестве предмета, служившего культу, принадлежностью той ассоциации, которая содержала за свой счет культовое учреждение и которая приобретала все права юридического лица.

Аналогичное представление о собственности "бога" было перенесено и на христианское церковное имущество. Так, например, когда антиохийский епископ Павел Самосатский, удаленный со своего поста, отказался в 272 г. передать своему преемнику церковь со всем ее имуществом и жители Ан-тиохии принесли на него жалобу императору Аврелиану, император, как сообщает церковный историк Евсевий, постановил, что имущество должно быть передано тем, кого епископы Италии, в частности римский епископ, считают христианской общиной (Евсевий, VII, 30, 19). Но для епископов понятие "христианская община" или "христианская совокупность" давно ушло в область прошлого. Вместо общины налицо был самодержавный епископ, который неограниченно распоряжался всем церковным имуществом. В его руках находилась общинная касса.

По мере роста отдельных общин епископы окружали себя разными должностными лицами, в круг обязанностей которых входила и проповедническая деятельность, наряду с работой по улаживанию финансовых, судебных, полицейских и иных вопросов. Будучи главой всей общины, епископ взял на себя роль наставника в вероучении.

Постепенно епископское понимание вероучения выкристаллизовалось, и определенные догматы веры стали обязательными для всей массы прихожан, и никто из общины, все чаще и чаще сравниваемой со стадом овец, не смел выступать против епископа - пастыря (pastor), невозбранно стригущего свою покорную паству.

Эта эволюция сказалась и в слове "церковь" (ecclesia), под которым сначала понималась община, совокупность христиан, а затем определенное учреждение. Имущество церкви из рук общины перешло в руки учреждения вернее, того епископа, который стоял во главе этого учреждения и "представлял интересы бога". Церковное имущество принадлежало епископу не как частному лицу, а как "божьему представителю": он не имел права передавать его по наследству, и после его смерти оно переходило к его преемнику по епископской кафедре, а не к частному лицу, сыну или родственнику епископа.

Получив право приобретения как движимого, так и недвижимого имущества, церковь или, вернее, епископы широко пользовались этим правом, и уже в IV в. светская власть предупреждала, что будут приняты меры против тех представителей церкви, которые эксплуатируют для своей выгоды "религиозные чувства мужчин и слабости женщин". Согласно этому предупреждению, в 370 г. лицам духовного звания было запрещено получать дома сирот и вдов, и все завещания и дарения, сделанные вдовами и женщинами при деятельном участии и увещевании представителей духовенства, объявлялись недействительными. Через 20 лет император Феодосий I усилил это запрещение и резко осудил всякое его нарушение как благочестивый обман и хитроумный обход запретительного закона.

Однако эти декреты не имели практического значения: императорская власть была слаба, и с нею мало считались; кроме того, закон говорил не о церкви вообще, а об отдельных ее представителях, и потому запрещение толковалось в очень ограниченном смысле. В 455 г. были отменены даже и эти мало соблюдавшиеся ограничения, и церковь смогла свободно приобретать движимость и недвижимость. Она получила от правительства значительную часть того огромного имущества, которым раньше "владели" языческие боги. По мере увеличения христианских общин росло и богатство отдельных епископских церквей, в силу чего церковь сделалась могущественным земельным собственником. Из всех епископств наиболее богатым стало римское.

Столица огромного государства - Рим - еще до императорского периода представляла собою "осколок вселенной", торговый центр, стягивавший и людей, и товары, и идеи, а также множество религий и еще большее количество самых разнообразных богов. Победитель - Рим, разумеется, считал своих богов сильнее и могущественнее богов побежденных им народов, но и боги последних не были в глазах римлян лишены определенной мощи. Недаром при осаде неприятельского города римские военачальники стремились склонить на свою сторону покровительствовавших осажденному городу богов и после победы остерегались разрушать их храмы, боясь их мести.

Было естественно, что и христианская община мировой столицы стремилась придать именно римскому епископу особое значение. Кружево легенд плелось о самом происхождении этой общины. Позднее, примерно с IV в., появилось утверждение, что сам апостол Петр основал римскую общину и был первым ее епископом, а потому римской церкви надлежит считаться главнейшей в христианском мире, а римскому епископу дан примат, т. е. высшее иерархическое положение.

Против этих притязаний римского епископа выступали более ранние большие восточные общины, в частности Александрии, Иерусалима и Антиохии. Так, Александрийская хроника писала: "В первый год царствования Веспасиана (6979) умер апостол и иерусалимский патриарх Якобус, которого Петр при отъезде в Рим назначил вместо себя епископом Иерусалима". На этом основании возникла легенда, будто Петр основал иерусалимскую общину. Право считаться творением Петра, быть "скалой" (petra - по-гречески означает "скала") церкви и владеть ключами небесного царства оспаривал у Рима с особенным упорством Иерусалим, а позже - г. Пелла, а также общины восточного берега Иордана. Папа Каликст I (217-222) ссылался на евангельский текст (Матфей, XVI, 18-19) как на "доказательство" того, что "князь апостолов" - Петр, в качестве "наместника Христа", построил на "скале" христову церковь и получил "ключи от царства небесного". Каликст и следовавшие за ним епископы Рима (в дальнейшем их стали называть "наместниками бога на земле") доказывали, что им принадлежит первенство не только почетное (primatus honoris), но и юридическое. Последнее выражалось, между прочим, в том, что ключи от всех "семи небес", по их уверению, могут, по усмотрению римского епископа, открывать перед любым смертным царство небесное и люди, даже совершившие самые ужасные преступления, на этом основании могут быть очищены от грехов и впущены прямо в рай. Вместе с легендой о "Петре-скале" распространялась и другая легенда, гласившая, что земля Рима была особенно сильно пропитана кровью мучеников и что среди последних были апостолы Павел и Петр, которые своей смертью сделали "навеки" Рим святейшим городом вселенной.

Легенда о гибели мифического Петра в царствование Нерона (54-68) гласила, что на Ватиканском холме среди разных языческих могил была якобы найдена через много лет после гибели Петра и его могила. На этом будто бы месте Константин I (306-337) построил базилику в честь обоих апостолов.

Для Иринея и Киприана5Рим точно так же является "матерью и корнем всей христианской церкви". Римские епископы претендовали на особый титул, который выделял бы их из среды других епископов. Марцеллин (296-304) заимствовал этот титул с Востока и первый из римских епископов стал называть себя папой, греческим словом "pappas" - "отец", "батюшка" - как обычно называют епископа на Востоке. Однако лишь с начала VI в. этим именем назывался один только римский епископ.

Римский епископ стремился стать "епископом всех епископов", главою всемирной, вселенской католической церкви. В качестве такового он пытался установить во "всем мире" религиозные обряды, церемонии, молитвы, догмы, правила поведения и нравственности, которые в силу разнообразных причин считались римскими епископами наиболее "угодными богу". Так, Виктор I (189-199) настаивал, чтобы христианская пасха не была связана с еврейской. Он угрожал малоазиатским общинам исключением из христианского мира, если они будут праздновать первый день пасхи совместно с евреями 14-го числа месяца нисана, а не в первое воскресенье после этого числа. В целях единого дня начала празднования пасхи он созвал в Риме синод6, на котором присутствовали представители и Запада, и Востока. Защитником "непокорных" восточных общин был Поликрат из Эфеса, ссылавшийся на "великие светочи", похороненные в Азии, и всегда придерживавшиеся празднования пасхи в день 14 нисана. Он, между прочим, указал, что существование "разнообразных обычаев в характере и продолжительности постов" не вызывало никогда ни с чьей стороны осуждения, и было бы несправедливо "отсечь от христианского мира" старейшие малоазиатские общины. Единодушие Востока против Запада, отражавшее наличие социально-экономических противоречий между отдельными частями империи, не дало Виктору I возможности навязать свое решение всему христианскому миру: в течение свыше 100 лет празднование пасхи совершалось разновременно в христианском мире, и Восток продолжал считать 14 нисана первым днем христианской пасхи.

Более успешной оказалась борьба римского епископа с монархистами, отстаивавшими абсолютное единство бога и отвергавшими идею троицы; одни из монархиан отрицали божественность Христа и видели в нем человека, в котором действовала божественная сила. Этих монархиан называли динамистами (впоследствии - адопцианами); другие монар-хиане видели в Христе бога и признавали его воплощением самого бога-отца. Так как этим учением бог оказывался как бы пониженным в своем ранге, уравненным сыну и, следовательно, пострадавшим, то эта часть монархиан получила название патрипассиан (patris-passio-умаление отца).

В дни Виктора I в Риме пропагандистом динамистических идей был кожевник Феодот, собиравший вокруг себя, по-видимому, немало последователей. Виктор, придерживавшийся строго, без внесения элементов "от разума", формулы о троице (тринитарной формулы), исключил из римской общины Феодота. Этот шаг, однако, вызвал недовольство среди части духовенства Рима, так как во время борьбы с гностиками7упрощенная формула троичности многих перестала удовлетворять. После смерти Виктора преемником был избран Зеферин (199-217), часть духовенства провела в римские пресвитеры Ипполита. Он противопоставлял тринитарной формуле Виктора и Зеферина идею о соподчинении лиц внутри троицы. Преемник Зеферина Каликст I при своем избрании встретил в лице Ипполита серьезного соперника: часть римского духовенства избрала даже Ипполита в епископы, но большинство стояло за Каликста. Тринитарная формула в духе Виктора I восторжествовала над всеми другими формулировками, так что Ипполит вместе с некоторыми приверженцами очутился в лагере еретиков. Эта победа рим ского епископа была закреплена Каликстом I провозглаше нием формулы крещения, признанной вскоре во всех странах христианского мира. "Таинство крещения" заняло исключительное место в христианской религии. По учению церкви, крещение "есть духовное рождение; вторичное рождение, баня возрождения, воскресение". Евангелие Иоанна приписывало самому Иисусу слова: "Кто не родится свыше, не может увидеть царствия божия". А когда фарисей8из синедриона9Никодим недоуменно вопрошал: "Как может человек родиться, будучи стар? неужели может он в другой раз войти в утробу матери своей и родиться? Иисус отвечал: истинно, истинно говорю тебе, если кто не родится от воды и духа, не может войти в царствие божие" (Ин. 3: 4-5). По-видимому, введение во всеобщее употребление римской крещальной формулы и устройство Каликстом специальной исповедальни, получившей почти такое же широкое применение, послужили основой для создания легенды о Петре, построившем на "скале" свою церковь и ставшем первым епископом Рима. Пользуясь своим "правом" отпущения грехов, Каликст особенно снисходительно относился к священникам и, ссылаясь на то, что в "Ковчеге Ноя рядом находились чистые и нечистые твари", разрешал духовенству и конкубинат10, и многоженство.

"Мягкость" Каликста в немалой степени способствовала распространению христианства. Многие из отпавших возвращались в лоно церкви, однако становились предметом нападок со стороны строгих блюстителей старины. Их протесты сливались с недовольством еретиков и язычников. "Поток слов, писаний и посланий", хлынувший по адресу Каликста, отчасти и послужил поводом к точному установлению священных книг, содержание которых было объявлено каноническим11. Необходимо было положить конец беспрестанному и произвольному толкованию "божьего слова". До Каликста священной книгой считался лишь Ветхий завет. Новая религия в борьбе с гностицизмом и другими восточными учениями должна была найти опору в другом "завете" столь же священном, как и израильский. В Новый завет были включены четыре евангелия, соборные послания Павла, Петра, Иоанна и другие писания. Новый завет, служа как бы продолжением своего предшественника, считался, подобно ему, "боговдохновенным", а потому все его предписания с конца IV в. так же считались каноническими.

Письменное закрепление этого нового вероучения, вытесняя устное слово, усиливало в христианской среде роль ученых, в большинстве своем людей из зажиточных элементов, и оттесняла на задний план "нищих духом", т. е. обездоленную массу. По существу, "книга" возобновляла старую борьбу против пророков-энтузиастов, вещателей грядущего царства божьего. В ней заключены были новые по духу, канонизированные тексты: "Рабы, во всем повинуйтесь господам вашим по плоти, не в глазах только служа им, как человеко-угодники, но в простоте сердца, боясь бога" (Послание Павла к колоссянам, 3: 22). "Слуги, со всяким страхом повинуйтесь господам, не только добрым и кротким, но и суровым. Ибо то угодно богу, если кто, помышляя о боге, переносит скорби, страдая несправедливо. Ибо что за похвала, если вы терпите, когда вас бьют за проступки? Но если, делая добро и страдая, терпите, это угодно богу" (Первое послание Петра, 2: 18-20). Так рабство, утверждавшееся с помощью палки в дни господства языческого Рима, теперь, с распространением христианства, было возведено в нравственную обязанность, и раб заковывался в двойные цепи: железные и религиозные, становясь покорным орудием в руках господствующего класса и служившей ему церкви, ставшей теперь уже епископской. Союз государства с церковью означал отныне союз с епископами, которым вынуждена была подчиняться паства.

II

Ред.), завернутый в полотно, ты кто таков, любезнейший, и каким образом ты хочешь быть богом - ведь ты же лаешь? А почему этот пятнистый бык из Мемфиса (бог Апис.- Ред.) принимает поклонения, вещает, как оракул, окружен пророками? Об ибисах, обезьянах, козлах и других вещах, куда более смехотворных, мне и говорить-то стыдно - понятия не имею, каким это образом они из Египта попали на небо"; "Мы даже боялись, как бы кто не схватил тебя (Зевса) и не принес в жертву, пока ты был быком или какой-нибудь золотых дел мастер не пустил бы тебя в работу, пока ты был золотым, и не остались бы у нас вместо Зевса ожерелье, браслет и серьга"12.

Это не были единичные голоса отдельных скептиков. Безверие охватило с I в. до н. э. сравнительно широкие слои римского общества, в особенности его интеллигенцию. Варрон, знаток языческой религии, не без чувства боли и страха начинает свою книгу "Религиозные древности" грозным предупреждением, являющимся в то же время и предсказанием, что в Риме скоро религия погибнет "не от нападения внешнего врага, а от пренебрежения к ней граждан", в особенности высшего общества, на которое обрушатся многочисленные бедствия, неизбежные спутники гибели религии; "крушение религии - факт не только неоспоримый, но и давнишний". Еще Катон утверждал, что два авгура12 без смеха не могут смотреть друг другу в глаза и что эта древняя должность уже давно находится в полном упадке. В театрах и народных собраниях нападки на гадателей всегда встречали шумный успех. Бесчисленные комедии Плавта, в которых плуты, жулики и воры приносили повелителю богов щедрые жертвоприношения за его покровительство их "подвигам", собирали полный театр, и зрители награждали восторженными аплодисментами каждую выходку Плавта по адресу богов. Не был религиозен и Цицерон. В одном из своих последних писем он говорил: "В счастье мы должны презирать смерть; в несчастии мы должны желать ее, потому что после нее не останется ничего". Так мог писать даже не скептик, а лишь неверующий, эпикуреец, смотревший на жизнь как на "молнию между двумя безднами бытия" и руководившийся девизом: "sibi vivere" (живи, пока живется).

Безверие образованного римского общества в годы зарождения империи сдерживалось социальным, классовым страхом перед плебейской толпой. Описывая тяжелое положение Рима при вступлении Августа во власть, когда народ представлял собою "скопище вольноотпущенников и чужеземцев", Светоний утверждает, что при таком положении дел Август вынужден был прибегнуть к своеобразной поддержке государственного здания - к религии.

Религия уже давно не удовлетворяла духовных и умственных потребностей образованного общества, однако все более насущной ее задачей было - служить опорой господствовавшему классу для обуздания народного недовольства, народных страстей.

Плебеи в долгой борьбе, которую они вели за гражданское равенство, видели богов всегда на стороне своих противников, и в религии плебеям отводилось так же мало места, как в правовой области в целом. В течение долгого времени они были лишены права участия в общественном богослужении; им предоставлялась лишь возможность молиться дома, в кругу близких.

Неудивительно, что плебеи в массе не были особенно привязаны к старой римской религии, служившей их угнетателям. Так притуплялся и выпадал из рук правившего Рима тот божественный меч, который должен был обеспечить ему дальнейшую эксплуатацию широких масс народа.

Империя сменила республику. Религиозная мешанина из греческих и восточных богов оттеснялась смутным divinitas (верховное существо), местопребывание которого переносилось все чаще с Олимпа на небо.

Единой огромной державе должен был соответствовать единый всемогущий бог. Соседство множества богов в Риме, который считался не только политическим центром, но и святым городом, подготовляло и практически, и идейно почву для сближения различных богов между собою, для их отождествления и слияния. Естественно было, что Юпитер Капитолийский выдвигался Римом на пост всеблагого, величайшего, всеимперского и всемирного бога. Теряясь между множеством богов и намечавшимся монотеизмом13, римляне зачастую из массы богов выбирали любимцев в количестве одного-двух десятков и им поклонялись. Но выбирать было не так легко, и глава языческой партии в сенате Претекстат поклонялся всем богам мира: боясь могущества каждого из них, он искал расположения сразу всех их вместе, а смутно перед ним проносилась мысль, не представляют ли все боги в сумме, несмотря на свое многообразие, чего-то единого, которое он, подобно Константину I, готов был назвать divinitas (божество). Так сквозь политеизм пробивал себе дорогу монотеизм, который в христианской форме к IV в. охватил значительные народные массы, следовательно, представлял собою силу. Сила эта потеряла свой первоначальный боевой демократический дух, подчинившись епископальной верхушке.

III

В 249 г. солдаты в Мезии (ныне Болгария) провозгласили императором полководца Деция. Победой над готами Деций укрепил внешний мир; путем же усиления влияния старой римской религии он стремился упрочить и внутренний. Рост христианского населения, группировавшегося вокруг клира, он считал опасным для Рима. Деций начал борьбу с ним. Все христиане, без различия пола, возраста и положения, должны были принести жертву в честь государственных богов и получить об этом специальное удостоверение (libellus). Христиане, религиозный пыл которых к этому времени уже значительно остыл, вследствие социальной эволюции новой религии, приспособлявшейся к интересам господствующего класса, массами повалили приносить требовавшуюся жертву. Былой энтузиазм первоначальных общин исчез: "продолжительный мир создал дремлющую веру" (Киприан). Послушных императорскому указу называли падшими (lapsi). Среди последних, однако, оказались разные группы: одни принесли жертву с соблюдением всего языческого ритуала; другие "ладанщики" - с опущением многих церемоний, в глазах христиан особенно "одиозных"; третьи, наконец, путем подкупа чиновников ограничивались получением квитанции, не исполнив фактически императорского приказа; их стали называть квитанционными христианами (libellati).

Вопрос об отношении к падшим вызвал раскол среди духовенства: епископ Фабиан (236-250) колебался, можно ли принять обратно в лоно церкви падших, если они раскаятся; другие стояли за "милосердие", опасаясь ослабления христианских общин; третьи, во главе с епископом Новацианом, боролись против допущения в лоно церкви провинившихся. Деций, который в первую очередь направлял свой удар против "верхушки", арестовал "колеблющегося" Фабиана, который и умер в 250 г. в тюрьме. Во время выборов нового римского епископа боролись между собою "строгие блюстители старины", группировавшиеся вокруг Новациана, и шедшие на уступки в вопросе о падших. Избранным оказался Корнелий, столь же "колеблющийся", как его предшественник Фабиан. Отныне Новациану как "схизматику" (раскольнику) был закрыт путь к дальнейшей деятельности. Его писания выходили под чужим именем, в частности главную его работу "О троице" в IV в. приписывали то Тертуллиану, то Киприану. Продолжатель политики Фабиана подвергся той же участи, что и он: Корнелий был вскоре арестован, выслан императором в Чивитавеккиа, где в 253 г. умер. Избранным оказался опять "колеблющийся" Луций, который, по-видимому, был немедленно арестован, но вскоре снова стал епископом. Через несколько месяцев, 5 марта 254 г., Луций умер. Его преемник Стефан I (254-257) отличался той же прими-римостью к падшим, что и его предшественники. Однако вопрос этот потерял свою остроту с прекращением преследований христиан. Впрочем, они повторялись при императоре Валериане, когда в 258 г. были убиты епископ Сикст II с шестью диаконами во время богослужения в катакомбах. Под впечатлением этой расправы епископская кафедра в течение почти года пустовала, и только в июле 259 г. епископом был избран Дионисий.

Во второй половине III в. римские епископы сумели использовать эти гонения в интересах усиления своей власти, распространяя среди верующих лживые измышления о "мученической" смерти не только Сикста II, но и его предшественников и преемников. Римский епископ возглавил все епископства Апеннинского полуострова и близлежащих островов. Он присвоил себе право не только отлучать епископов, но и назначать. Вскоре его власть распространилась на значительную часть Галлии и Испании, а также Северной Африки, причем в одной только Италии к концу III в. насчитывалось свыше 160 епископств, составлявших так называемый синодальный союз под контролем главной - римской - церкви (ecclesia principalis).

Царствование Диоклетиана (284-305) ознаменовалось новым преследованием христиан. Императорская власть нуждалась в едином для всех народов империи объекте поклонения и обоготворения в лице императора. Еще Август объявил умершего Цезаря богом Юлиусом и посвятил ему особый храм с жрецами. Западная часть империи не мирилась с идеей живого богочеловека; и император объявлялся богом лишь после смерти, когда сенат устраивал торжественную консек-рацию (посвящение) и отправлял умершего императора в сонм небожителей.

Диоклетиан не пожелал ждать смерти, чтобы стать богом, и потребовал, чтобы перед ним падали ниц и чтобы ему при жизни отдавали божеские почести. Бюст императора занял место под орлами легионов, и у алтаря его имени приводили воинов к присяге. Но в римской армии находились люди - и их становилось все больше и больше,- которым их религия запрещала признавать божественность императора и вообще какого-либо бога, кроме одного. Конфликт был неизбежен, и Диоклетиан в 302 г. исключил из армии офицеров и солдат, исповедовавших христианство. Вслед за этим он в 303 г. запретил христианские собрания, приказал разрушать церкви, уничтожать богословские книги и потребовать отречения от христианской религии под страхом лишения гражданских прав. Когда в Сирии и Каппадокии, в ответ на эти меры, начались военные бунты, Диоклетиан приказал арестовать все духовенство и держать его закованным до тех пор, пока заключенные не принесут жертву богам Юпитеру и Геркулесу, воплощением которых считались Диоклетиан и его соправитель Максимиан. Наконец в 304 г. был издан четвертый эдикт, в силу которого все городское христианское население должно было принести богам жертвы под угрозой длительного тюремного наказания, пыток и даже смертной казни.

Жестокие меры Диоклетиана проводились далеко не везде. В Галлии, например, где цезарем был Констанций Хлор, они фактически не применялись; в Риме было совершено несколько казней, число которых позднейшие легенды чрезвычайно увеличили. Так, были сочинены легенды о мученической гибели трех пап, сменивших один другого: Марцеллина (296-304), Марцелла (308-309) и Евсевия (309-310). Что касается Марцеллина, то известно, что "мучеником" он не был. Даты же понтификатов Марцелла и Евсевия свидетельствуют о том, что они никак не могли быть жертвами "диоклетиановых гонений". Если и верно, что Марцелл и Евсевий были императором Максенцием высланы из Рима, то в этом нельзя видеть акта преследования со стороны "врага христиан". Максенций встречал оппозицию как раз со стороны язычников (в частности, центром агитации против него был сенат и шедшие за ним элементы старой аристократии), ставивших ему в вину "измену" диоклетиановской антихристианской политике. Высылка им двух епископов объяснялась раздорами между группировками христианского населения Рима. Как всегда после преследований, вопрос о падших и о раскаявшихся принимал острый характер, и "снисходительный" епископ делался предметом таких же ожесточенных выпадов со стороны "ревностных и строгих". При таких обстоятельствах "тиран-узурпатор" Максенций прибег к решительной мере - высылке главных зачинщиков столкновений. Это не было актом нетерпимости, а просто мерой общественной безопасности.

По прошествии почти двух лет, когда страсти несколько улеглись, произошли выборы нового епископа - Мильтиада (311-314).

30 апреля 311 г. в Никомидии, где начались в 302 г. преследования христиан, был опубликован эдикт о веротерпимости в отношении христианского населения. Обычно этот эдикт называют эдиктом Галерия, хотя его подписали и соправители императора - Константин и Лициний. Акт о веротерпимости предоставлял христианам "снова возможность существовать" и устраивать собрания "без нарушения, однако, общественного спокойствия". Формально и фактически христианство объявлялось "разрешенной религией". В эдикте не говорилось о возвращении конфискованного у христиан имущества, но общая тенденция эдикта была такова, что и в этом отношении делались поблажки христианам. Максенций, например, вернул Мильтиаду конфискованное в Риме имущество, хотя в других частях империи "цезари" и "августы" этого не делали, за исключением Африки, где на имя проконсула Анумена было опубликовано специальное распоряжение Константина.

Первая подпись на эдикте принадлежала Галерию - вдохновителю антихристианской политики Диоклетиана и ярому противнику христиан, и это свидетельствовало о том, что даже Галерий убедился, что "упрямство и глупость" христиан не могут быть сломлены насилием. "Христиане не служат нашим богам, потому что мы этого им не позволяем",- заявлял престарелый император и нашел выход в эдикте 311 г. Возможно также, что безнадежно больного Галерия толкала на путь веротерпимости мысль, что нет ведь бога, который не мог бы повредить или помочь. Вот почему, говоря о "безумии христиан", он в этом же эдикте просит их "помолиться богу о его здоровье и о благе государства".

Вскоре после эдикта о веротерпимости политическая обстановка изменилась: Галерий умер, Константин вместе с Лицинием вступил в борьбу с Максенцием и Максимианом. Исход борьбы между Константином и Максенцием решался на западе. Максенций располагал хорошей преторианской армией, составлявшей римский гарнизон. У Константина армия была вдвое меньше. Свое положение он считал тем более серьезным, что ауспиции14были неблагоприятны и гаруспики15были против его похода. Наоборот, Максенцию все благоприятствовало, и он принес богам множество жертв, предвкушая сладость близкой победы. Оба противника не вели антихристианской политики, дорожили христианскими солдатами и считались со все растущей силой христианского населения. Но от Константина боги отворачивались, и он, типичный римлянин своего времени, невольно искал помощи у чужого, но все же, как он полагал, обладающего силой бога. В этот момент стало известно, что мост не выдержал тяжести армии Максенция и что "он вместе с ней погиб в водах Тибра, как некогда фараон в Красном море". Все видели в этом руку какого-то бога. Христиане приписывали "чудесное спасение" Константина своему богу; язычники, провозглашая императора любимцем Аполлона, утверждали, что у него было тайное соглашение с богами. Сенат, в котором язычники имели большинство, воздвиг Константину триумфальную арку с надписью, что император действовал по внушению божества. Все были уверены, что победа Константина дело рук бога, и сам Константин верил в это. Однако за Константином укрепилась репутация защитника христиан: ведь он даже в годину диоклетиановских преследований христиан старался не участвовать в них. Сам Константин стал говорить, что "бог христиан наказывает строго тех, кто оскорбляет его культ, и осыпает благодеяниями тех, кто ему служит". После поражения Лициния, когда Константин остался единственным господином всей империи, он неоднократно повторял эту мысль и иллюстрировал ее личным примером.

Еще в 313 г. Константин и Лициний опубликовали в Милане "эдикт о веротерпимости", гораздо более широкий, чем эдикт 311 г. В "Миланском эдикте" говорилось: "Мы постановили даровать христианам и всем другим право исповедания той веры, которую они предпочитают, чтобы божество, царящее в небе, было милостиво и благосклонно как к нам, так и к живущим под нашим господством. Нам кажется, что будет хорошо и благоразумно не отказывать никому из наших подданных, христианину или нехристианину, в праве следовать религии, которая ему наиболее подходит. Эту нашу волю мы излагаем письменно, чтобы по устранении всех ограничений, содержавшихся в более раннем указе и являвшихся весьма недобрыми и несообразными с нашей кротостью, это было уничтожено и чтобы отныне каждый христианин мог свободно и беспрепятственно исповедовать свою религию. Видя, что нами дарована христианам полная и неограниченная свобода в содержании религии, твоя светлость поймет, что и другим подданным предоставлена, ради спокойствия нашего времени, такая же свобода, так что каждый имеет право свободно избрать и почитать, что ему угодно". Относительно христиан эдикт специально упомянул, что им немедленно должны быть безвозмездно возвращены церкви, кладбища и вообще все, что у них было отнято. Это относилось не только к казне, но и к частным лицам, которые купили или получили в дар церковное имущество. "Во всем этом твоя светлость должна оказывать содействие обществу христиан... и божественное к ним благоволение, уже нами испытанное в великой степени, пребудет всегда, содействуя нашим успехам и общему благополучию".

"Миланский эдикт" ликвидировал "тяжелое диоклетиа-ново наследие". Но совершенно новым в указе Константина и Лициния было опущение термина "государственные боги"; мало того, многобожие было фактически устранено; речь шла о "божестве, сидящем на небесном троне", безличном, абстрактном, не о Юпитере, Митре, а о высшем божестве (deus summus). Формально "Миланский эдикт" свидетельствовал о религиозном нейтралитете Константина; однако общая тенденция его явно говорила о сочувствии императора христианству. Стремясь к образованию единого, сильного государства, Константин высоко ценил централизующую силу церкви и считал ее, наравне с войском, бюрократией и законодательством, могущественным фактором в деле создания сильной императорской власти. Выражая благосклонность к христианам, Константин содействовал расширению власти и богатства епископата, крепко державшего паству в своих руках, в частности римского епископа, сделавшегося фактически главою Рима, который со времен Максимиана перестал быть резиденцией императора и вместе с тем утратил значение административного центра империи. Несомненно, что после победы над Максейцием Константин, как суеверный римлянин, начал склоняться на сторону христианского бога, откладывая решительный шаг - крещение - до "последнего часа".

IV

В какой мере Константин дорожил государственной ролью церкви, свидетельствует его энергичная борьба с донатиста-ми, угрожавшими расколом церкви. Донатисты (по имени епископа Доната) не признавали карфагенского епископа Цецилиана, так как он был рукоположен епископом, заподозренным в мягком отношении к "падшим". На этой почве возник раскол в Карфагене, угрожавший принять большие размеры. Константин, убеждаясь, что с христианством нельзя не считаться, и видя в единстве церкви залог могущества своей власти, оказывал давление на епископа Мильтиада, требуя, чтобы "донатистская ересь" была ликвидирована. Созывались комиссии и синоды, причем члены их объявлялись прибывшими сюда "по воле набожнейшего императора". Решения собраний носили примиренческий характер, но донатисты, как ярые ревнители "чистоты церкви", остались недовольны и обратились за помощью к Константину. Так как донатисты, считая себя преследуемыми, стали поддерживать крестьянские движения, направленные против крупных землевладельцев, то Константин пошел по пути преследования донатистов, причем Донат не только был отлучен, но и сослан. С другой стороны, император вознаградил послушные ему христианские церкви в Риме, предоставив различные доходы от земель Константиновской базилике (в Латеране) на сумму в 1390 солидов16, крестильнице Fons sanctus (там же) - 10234, церкви св. Петра 3710, церкви св. Павла - 4070, церкви св. Петра и Марцеллина - 3754, другим церквам - 2665 солидов. Доходы эти церкви получали от земель, расположенных в разных частях империи: в Галлии, Египте, на Евфрате и т. д. Отовсюду потекли в Рим драгоценности, восточные пряности, предметы изысканной роскоши, фрукты, овощи, хлеб. Огромные суммы были пожертвованы Константином на строительство дворцов для епископов и церквей; в частности, папа получил Латеранский дворец в качестве резиденции. До этого времени христианское богослужение в Риме происходило в частных домах. Новые огромные храмы как бы подчеркивали признание христианства со стороны язычника - императора.

В то же время Константин освободил духовенство от государственных повинностей, приравняв его к прочим чиновникам, заявляя в письме к карфагенскому епископу Цецилиану, что эта привилегия дается церкви, признающей в Карфагене своим епископом только его, Цецилиана. Этим Константин не только заключал союз с "алтарем", но и поставил себя в положение судьи в вопросах законности действий и власти епископов и положил начало созданию христианской государственной церкви с ведущей ролью императора (цезарепа-пизм). Церковь в правление епископа Сильвестра (314-335) шла под попечение Константина тем охотнее, чем щедрее раздавались высшим представителям церкви юридические и финансовые, а также всякого рода почетные привилегии; бесцветный Сильвестр без колебаний принимал эти дары, обязывавшие папу к признательности. Позднее (в конце V в.) была создана легенда, что Сильвестр излечил Константина от слепоты в той крестильной церкви, которой император пожертвовал самую значительную земельную ренту.

Между тем Константин в 324 г. одержал победу над Лицинием, правителем Востока, проводившим, вопреки "Миланскому эдикту", враждебную христианам политику. Эта победа сделала Константина единым правителем всей империи в тот момент, когда в ее восточной половине шла ожесточенная борьба между александрийским пресвитером Арием и епископом Александром. Арий отрицал тождественность, единосущность бога-отца и бога-сына; сын не существовал до рождения, не может быть изначален: творение не может равняться творцу. По существу, Арий стоял на той монархи-анской позиции, которая была уже признана ересью и осуждена. Когда епископ Александр осудил Ария и поддерживавших его 11 диаконов и пресвитеров, Сильвестр не только одобрил это решение, но и известил о нем все еписко-пии Запада. Однако Арий нашел много сторонников на Востоке, притом очень влиятельных, и Константин, опасавшийся, что раскол церкви может вызвать отпадение отдельных частей от империи, отправил в Египет близкого ему епископа Осия для восстановления единства церкви. Осий вместе с епископом Александром выработали специальный термин для определения отношения между богом и сыном - "единосущный" (homousios). Осии удалось убедить Константина в том, что этот термин должен быть признан во всем христианском мире путем провозглашения его вселенским собором.

Таковы были предпосылки созыва Никейского собора 325 г. и принятия им, по требованию Константина, догмата о троичности бога - "един в трех лицах". Сильвестр играл при этом совершенно незначительную роль. Среди членов собора (более 250) было всего четыре представителя Запада (не считая Осии); Рим послал лишь двух пресвитеров: Виктора и Викентия.

Так как никейский "символ веры" был продиктован императором, то все христиане обязаны были, под страхом оказаться государственными преступниками, ему повиноваться. После этого значительно усилились религиозные преследования ариан и всех тех, кто не соглашался в точности исповедовать принятую государственной властью формулу. Ариане противопоставляли "единосущности" (homousios) отца и сына их "подобосущность" (homojusios): буква йот, разделявшая сторонников никейского догмата и ариан, стала как бы причиной раскола церкви.

Однако в Александрии цезарепапизм, сказавшийся на Никейском соборе, вызвал недовольство, так как епископ Афанасий увидел в нем "смертельный удар" церковной независимости, что дало возможность арианам использовать "никейца" Афанасия в борьбе против Константина. Император Константин, который подходил к религии с точки зрения политической, как главной опоре общественного порядка, испугался роста недовольства его политикой и перешел на сторону ариан. Отныне преследованиям стали подвергаться сторонники "свободной и независимой" от государственной власти церкви; ариане же очутились в лагере приверженцев императора. Созвав арианский собор 335 г. в Тире (Финикия), осудивший никейский символ веры и принявший формулу "подобия" сына и отца, Константин получил возможность менять основные положения христианского вероучения по собственному произволу. Сам он считал нужным засвидетельствовать перед всей империей свою приверженность новому символу веры. Перед смертью он принял христианство из рук арианца Евсевия, известного церковного историка, сначала находившегося в ссылке за арианство, а затем ставшего интимным советником императора. При преемниках Константина, когда сразу стало три императора, о всеимперском цезарепапизме не могло быть и речи: западная половина империи с ее двумя императорами поддерживала никейский символ. Восток с сыном Константина - Констанцием II защищал арианство. Задача примирения обеих группировок выпала на долю римского епископа Юлия I (337-352), созвавшего в 343 г. собор в Сердике (ныне София). На этом соборе большинство принадлежало Западу, и естественно, что никейский символ был принят в качестве единственного христианского догмата, арианство же было осуждено и квалифицировано как еретическое учение. Произошел раскол между Западом и Востоком. Сердикский собор постановил, что недовольные епископы могли обращаться с апелляцией к папе Юлию I. Хотя это постановление носило частный характер, последующие папы толковали его как исключительную и навсегда данную собором 343 г. привилегию римскому папе. С этого времени папа стал претендовать на верховенство, на примат, который считался отныне освященным Сердикским собором. Претензия эта, однако, была совершенно неосновательна: решения этого собора могли касаться лишь Запада. Восточные епископы ушли с собора и образовали свой в Филип-пополе, где были вынесены постановления в арианском духе и где о прерогативах римского епископа не могло быть и речи.