Библиотека Mosbiblio

Spellcheck: Боровик Дмитрий

Книга вторая

/ Продолжение бесед с доном Хуаном /

Введение

Десять лет назад мне посчастливилось встретиться в
западной Мексике с одним индейцем из племени яки. Я назвал
его "дон Хуан". В испанском языке д о н - это обращение,
выражающее уважение.
Мое знакомство с доном Хуаном состоялось при следующих
обстоятельствах. Я сидел с Биллом, своим другом, в
автобусном депо пограничного городка в аризоне. Мы были
очень спокойны. Во второй половине дня летняя жара казалась
за плечо.
- Вон человек, о котором я тебе рассказывал, - сказал
он тихим голосом.
Он значительно кивнул в сторону входа. Старик только
что вошел в помещение.
- Что ты мне рассказывал о нем? - спросил я.
- Это тот самый индеец, который знает о пейоте,
помнишь? - я вспомнил, как мы с Биллом как-то проездили весь
день на машине, разыскивая дом "эксцентричного индейца",
который жил в том районе. Мы не нашли его дом, и у меня
возникло ощущение, что индейцы, которых мы спрашивали о нем,
намеренно давали нам неверное направление. Билл сказал, что
человек этот был "травник" (человек, собирающий и продающий
лекарственные растения) и что он очень много знает о
галлюциногенном кактусе - пейоте. Он сказал также, что мне
стоило бы встретиться с ним. Билл был моим гидом по этим
местам в то время, когда я собирал различные сведения о
лекарственных травах, используемых индейцами.
Билл поднялся и подошел к человеку поздороваться.
Индеец был среднего роста. Его волосы были седыми и
короткими и немного нависали над ушами, подчеркивая
округлость головы. Он был очень темным. Глубокие морщины на
лице придавали ему вид глубокого старца, однако его тело,
казалось, было сильным и собранным. Я с минуту наблюдал за
ним. Он передвигался с легкостью, которую я считал бы
невозможной для старика. Билл сделал мне знак подойти к ним.
- Он хороший парень, - сказал мне Билл, - но я не могу
понимать его. Его испанский, по-моему, исковеркан и полон
сельских разговорных выражений.
Старик глянул на Билла и улыбнулся. А Билл, который
знал по-испаски лишь несколько слов, произнес на этом языке
какую-то абсурдную фразу. Он посмотрел на меня, как бы
спрашивая, имеет ли эта фраза какой-нибудь смысл, но я не
знал, что он хотел сказать; тогда он смущенно улыбнулся и
отошел. Старик взглянул на меня и начал смеяться. Я объяснил
ему, что мой друг иногда забывает, что он не говорит
по-испански.
- Я думаю также, что он забыл представить нас друг
другу, - сказал я и назвал свое имя.
- А я, Хуан матус, к вашим услугам, - сказал он.
Мы пожали друг другу руки и некоторое время молчали. Я
нарушил молчание и рассказал о стоящей передо мной задаче. Я
сказал ему, что ищу любого рода информацию о растениях,
особенно о пейоте. Я некоторое время продолжал напористо
говорить и, хотя я был почти полным невеждой в этом вопросе,
тем не менее я сказал ему, что уже очень многое знаю о
пейоте. Я считал, что если я похвастаюсь своим знанием, то
ему будет интересно разговаривать со мной. Но он не сказал
ничего. Он терпеливо слушал. Затем он медленно кивнул и
уставился на меня: его глаза, казалось, светились своим
собственным светом. Я избегал его взгляда. Я чувствовал
неудобство. У меня была уверенность в тот момент, что он
знает, что я говорю чепуху.
- Заходи как-нибудь ко мне домой, - сказал он, наконец
отведя свои глаза от меня. - может быть мы сможем там
поговорить более легко.
Я не знал, что еще сказать. Я чувствовал неудобство.
Через некоторое время Билл возвратился в зал. Он понял мое
неудобство и ни слова не сказал. Некоторое время мы сидели в
напряженном молчании. Затем старик поднялся. Его автобус
прибыл. Он попрощался.
- Не очень хорошо пошло? - спросил Билл. - Да.
Невыносимый. Внезапно Билл наклонился ко мне и тронул меня
- ты спрашивал его о растениях?
- Да, спрашивал, но я думаю, что спросил не так.
- Я же говорил тебе, что он очень эксцентричен. Индейцы
в окрестностях знают его, но они никогда о нем не говорят. А
это уже кое-что.
- Все же он сказал, что я могу зайти к нему домой.
- Он надул тебя. Конечно, ты можешь зайти к нему домой,
но что это значит? Он никогда ничего тебе не скажет. Даже,
если ты попросишь его о чем-то, он замнется, как если б ты
был идиотом, несущим околесицу.
Билл убежденно говорил, что он встречал ранее людей
такого рода, которые производят впечатление очень знающих.
На его взгляд, сказал он, такие люди не стоят забот, так как
рано или поздно можно получить ту же информацию от
кого-нибудь еще, кто не строит из себя труднодоступного. Он
сказал, что у него нет ни времени, ни терпения, чтобы
распутывать туман стариков, и что, возможно, старик только
делает вид, что знает что-то о травах, тогда как в
действительности он знает не больше любого другого.
Билл продолжал говорить, но я не слушал. Мои мысли все
еще были заняты старым индейцем. Он знал, что я лгу. Я
вспомнил его глаза. Они действительно сияли.
Через пару месяцев я вернулся, чтобы навестить его, не
столько как студент антропологии, интересующийся
лекарственными растениями, сколько как человек с
необъяснимым любопытством. То, как он тогда взглянул на
меня, было беспрецедентным явлением в моей жизни. Я хотел
знать, что скрывалось под этим взглядом. Это стало для меня
почти точкой преткновения. Я размышлял об этом, и, чем
дольше я думал, тем более необычным мне это казалось.
Мы стали с доном Хуаном друзьями, и в течение года я
навестил его бесчисленное количество раз. Я нашел его манеры
очень уверенными, а его чувство юмора превосходным; но
прежде всего я чувствовал, что было скрытое содержание в его
поступках, содержание, которое являлось для меня совершенно
невидимым. Я чувствовал странное удовольствие в его
присутствии, и, в то же самое время, я испытывал странное
неудобство. Одно только его общество заставляло меня делать
огромную переоценку моих моделей поведения. Я был воспитан,
пожалуй, как и любой другой, принимать человека, как, в
сущности своей, слабое и подверженное ошибкам существо. В
доне Хуане меня поражало то, что он не производил
впечатления слабого и беззащитного, и простое нахождение
рядом с ним рождало неблагоприятное сравнение между его
образом жизни и моим. Пожалуй, одним из самых поразительных
утверждений, которые он сделал в этот период, касалось
нашего врожденного различия. Перед одним из моих визитов я
чувствовал себя очень несчастно из-за общего течения своей
жизни и из-за ряда давящих личных конфликтов, которые я
имел. Когда я прибыл в его дом, я чувствовал себя в плохом
настроении и очень нервно.
Мы говорили о моем интересе к знанию, но, как обычно,
мы шли по двум разным дорогам. Я имел в виду академическое
знание, которое передает опыт, в то время как он говорил о
прямом знании мира.
- Знаешь ли ты что-нибудь об окружающем тебя мире? -
спросил он.
- Я знаю всякого рода вещи, - сказал я.
- Я имею в виду, ты когда-нибудь ощущаешь мир вокруг
тебя?
- Я ощущаю в мире столько, сколько могу.
- Этого не достаточно. Ты должен чувствовать все, иначе
мир теряет свой смысл.
Я высказал классический довод, что мне не нужно
пробовать суп для того, чтобы узнать его рецепт, и не нужно
подвергать себя удару электротока для того, чтобы узнать об
электричестве.
- Ты заставляешь это звучать глупо, - сказал он. -
насколько я вижу, ты хочешь цепляться за свои доводы,
несмотря на тот факт, что они ничего тебе не дают. Ты хочешь
остаться тем же самым даже ценой своего благополучия.
- Я не знаю, о чем ты говоришь.
- Я говорю о том факте, что ты не цельный. У тебя нет
мира. - это утверждение раздражило меня. Я почувствовал себя
задетым. Я подумал, что он недостаточно квалифицирован,
чтобы судить о моих поступках или о моей личности.
- Ты заражен проблемами, - сказал он, - почему?
- Я всего лишь человек, дон Хуан, - сказал я, как само
собой разумеющееся. Я сделал это утверждение с теми же
интонациями, которые делал мой отец, когда произносил его.
Когда он говорил, что он всего лишь человек, то он всегда
подразумевал, что он слаб и беззащитен, и его утверждение,
также, как и все, было полно безмерного чувства отчаяния.
Дон Хуан уставился на меня так же, как и тогда, когда
мы впервые встретились.
- Ты думаешь о себе слишком много, - сказал он и
улыбнулся. - а это дает тебе странную усталость, которая
заставляет тебя закрываться от окружающего мира и цепляться
за свои аргументы. Поэтому проблемы - это все, что у тебя
есть. Я всего лишь человек тоже, но не имею здесь в виду
того, что имеешь ты.
- Что ты имеешь в виду?
- Я избавился от своих проблем. Очень плохо, что жизнь
так коротка, что я не могу ухватиться за все вещи, за
которые мне понравилось бы схватиться. Но это не проблема.
Это просто сожаление.
Мне понравился тон его высказывания. В нем не было
отчаяния или жалости к самому себе.
В 1961 году, через год после нашей первой встречи, дон
Хуан открыл мне, что он обладает секретным знанием по
лекарственным травам. Он сказал мне, что является "брухо".
Испанское слово б р у х о можно перевести, как м а г ,
з н а х а р ь , к о л д у н . С этого момента отношения
между нами изменились. Я стал его учеником, и в течение
следующих четырех лет он пытался учить меня тайнам магии. Об
этом ученичестве я написал книгу: "учение дона Хуана: путь
знания индейцев племени яки".
Наши разговоры проходили на испанском языке, и,
благодаря тому, что дон Хуан блестяще владел этим языком, я
получил детальные объяснения сложных значений его системы
поверий. Я называл эту сложную и хорошо систематизированную
ветвь знания магией, а его самого - магом, потому что именно
такие категории он сам использовал в неофициальном
разговоре. Однако, в контексте более серьезного освещения он
использовал термины "знание", чтоб обозначить магию, и
"человек знания", или "тот, кто знает", чтоб обозначить
мага.
Для того, чтоб учить и передавать свое знание, дон Хуан
использовал три хорошо известных психотропных растения:
пейот lернорноru williамиеil; дурман dатиrа iпохiа и вид
грибов, относящийся к роду рsylоsеве.
Путем раздельного принятия внутрь каждого из этих
галлюциногенов, он продуцировал во мне, как своем ученике,
некоторые любопытные состояния нарушенного восприятия или
измененного сознания, которые я называл "состояние
необычайной реальности". Я использовал слово р е а-
л ь н о с т ь , потому что в системе верований дона Хуана
основным пунктом было то, что состояния сознания,
продуцируемые принятием любого из этих трех растений, были
не галлюцинациями, а цельными, хотя и необычными, аспектами
реальности повседневной жизни. Дон Хуан вел себя по
отношению к этим состояниям необычной реальности не так, как
если бы они не были раельны, но как к реальным.
Классифицировать эти растения, как галлюциногены, а
состояния, которые они продуцируют, как необычную
реальность, было, конечно, моим собственным изобретением.
Дон Хуан понимал и объяснял эти растения, как транспортные
средства, которые должны приводить и доставлять человека к
неким безличным силам, а состояние, которое они продуцируют,
как "встречи", которые маг должен иметь с этими силами для
того, чтоб получить над ними контроль.
Он называл пейот - "мескалито", и объяснил, что он
является добровольным учителем и защитником людей. Мескалито
учит тому, "как правильно жить". Пейот обычно принимается на
собрании магов, называемых "митоты", где участники
собираются с определенной целью получить урок в том, как
правильно жить.
Дон Хуан считал дурман и грибы силами другого рода. Он
называл их "олли" и сказал, что ими можно управлять;
фактически, маг получал свою силу, манипулируя олли. Из этих
двух сил дон Хуан предпочитал грибы. Он утверждал, что сила,
содержащаяся в грибах, была его личным олли, и он называл ее
"дым" или "дымок".
Процедура использования грибов у дона Хуана состояла в
том, чтобы дать им высохнуть в мельчайший порошок, пока они
находятся внутри небольшого кувшина. Он держал кувшин
запечатанным в течение года, затем смешивал получившийся
порошок с пятью другими сухими растениями и получал смесь
для курения в трубке.
Для того, чтобы стать человеком знания нужно
"встретиться" с олли как можно большее количество раз. Нужно
стать "знакомым" с олли. Эта задача состояла, конечно, в
том, чтобы курить галлюциногенную смесь очень часто. Процесс
"курения" заключался в проглатывании мелкого порошка,
который не сгорал, и вдыхания дыма других пяти растений,
которые составляли курительную смесь.
Дон Хуан объяснял глубокий эффект, который вызывали
грибы в способностях восприятия, как то, что "олли убирает
тело".
Метод учения дона Хуана требовал необычайных усилий со
стороны ученика. Фактически, необходимая степень участия и
вовлеченности была столь велика и напряженна, что к концу
1965 года я вынужден был бросить ученичество. Теперь, когда
прошло уже 5 лет с тех пор, я могу сказать, что в то время
учение дона Хуана начало представлять собой серьезную угрозу
моей "идее мира". Я стал терять уверенность, которую все мы
имеем, в том, что реальность повседневной жизни является
чем-то таким, что мы можем считать гарантированным и само
собой разумеющимся.
Во время ухода я был убежден в том, что мое решение
окончательное; я не хотел более видеть дона Хуана. Однако в
апреле 1968 года я получил первую копию своей книги и
почувствовал себя обязанным показать ее ему. Я навестил его.
Наша связь учитель - ученик загадочно восстановилась, и я
могу сказать, что с того времени я начал второй цикл своего
ученичества, очень отличающийся от первого.
Мой страх не был столь острым, каким он был в прошлом.
Общее настроение учения дона Хуана было расслабленным. Он
очень много смеялся и смешил меня. Казалось, с его стороны
было сознательное намерение свести к минимуму общую
серьезность. Он шутил в действительно критические моменты
этого второго цикла и таким образом помог мне пройти такие
опыты, которые легко могли стать препятствием.
Его отправной точкой было то, что необходимо легкое и
спокойное расположение духа для того, чтобы усвоить напор и
чужеродность того знания, которому он меня учил.
- Причина того, что ты испугался и удрал, состоит в
том, что ты чувствовал себя чертовски важным, - сказал он,
объясняя мой предыдущий уход. - чувство собственной важности
делает человека тяжелым, неуклюжим и пустым (напрасным). Для
того, чтобы стать человеком знания, надо быть легким и
текучим.
Особый интерес дона Хуана во втором цикле моего
ученичества состоял в том, чтобы научить меня "видеть".
Очевидно, в его системе знания была возможность провести
семантическое различие между "видеть" и "смотреть", как
между двумя различными способами восприятия. "Смотреть"
означало тот обычный способ, которым мы привыкли ощущать
мир, в то время как "видеть" заключало в себе сложный
процесс, путем которого человек знания мог непосредственно
воспринимать сущность вещей мира.
Для того, чтобы представить запутанность этого учебного
процесса в удобоваримой форме, я сжал длинные цепочки
вопросов и ответов и, таким образом, издал мои оригинальные
полевые записи. Однако я верю, что на этот раз мое изложение
не расходится со значением дона Хуана. Редакция была
направлена на то, чтоб мои записи текли, как течет разговор,
чтоб они имели то содержание, которое я желал; иначе говоря,
я хотел средствами репортажа передать читателю драматизм и
направленность полевой ситуации. Каждый из разделов, который
я обозначал главой, является сессией с доном Хуаном. Как
правило, он всегда заканчивал наш разговор на оборванной
ноте; таким образом драматический тон окончания каждой главы
не мое собственное литературное изобретение, это было
свойственно разговорной манере дона Хуана. По-видимому, это
было аппаратом для запоминания, который помогал мне
удерживать драматический характер и важность уроков.
Однако, для того, чтобы сделать мой репортаж понятным,
необходимы некоторые объяснения, поскольку ясность
излагаемого материала зависит от освещения ключевых
концепций или ключевых единиц, которые мне хотелось бы
подчеркнуть. Этот выбор ударения основан на моем интересе к
общественным наукам. Весьма возможно, что другой человек, с
другим набором целей и ожиданий выделял бы концепции
полностью отличные от тех, которые выбрал я сам.
В период второго цикла ученичества дон Хуан сделал упор
на том, чтобы убедить меня, что использование курительной
смеси являлось необходимым условием для "виденья". Поэтому я
должен курить ее как можно чаще.
- Только дым может дать тебе необходимую скорость для
того, чтобы уловить отблеск того текущего мира, - сказал он.
С помощью психотропной смеси он продуцировал во мне
серии состояний необычайной реальности. Основной чертой
таких состояний в отношении к тому, чем, казалось, занимался
дон Хуан, было состояние "неприложимости". То, что я ощутил
в этих состояниях измененного сознания, было невосприемлимым
и невозможным для истолкования средствами нашего
повседневного метода понимания мира. Другими словами,
состояние неприложимости влекло за собой исчезновение
связности в моем мировоззрении.
Дон Хуан использовал это состояние неприложимости, или
состояние необычной реальности, для того, чтобы ввести серию
предварительно усвоенных новых "единиц значения". Единицами
значения были все отдельные элементы, характерные для того
знания, которому дон Хуан старался меня обучить. Я назвал их
единицами значения потому, что они были основным
конгломератом сенсорных данных и их объяснений, из которых
конструировались более сложные значения. Одним из примеров
таких единиц значения является способ, по которому
понимается физиологический эффект психотропной смеси. Она
продуцирует онемение и потерю двигательного контроля, что
переводилось в системе дона Хуана, как действие, выполняемое
дымком, который в этом случае назывался олли, для того, чтоб
"убрать тело участника".
Единицы значения были особым образом объединены вместе,
и каждая, созданная таким образом группа, являлась тем, что
я назвал "чувственная интерпретация". Очевидно, что могло
существовать бесконечное количество таких возможных
чувственных интерпретаций, существенных в магии, которые маг
должен научиться создавать. В нашей повседневной жизни мы
сталкиваемся с бесчисленным количеством чувственных
интерпретаций, связанных с этим. Простой пример, который мы
более не используем, как сознательную интерпретацию, - это
структура, которую мы называем "комната". Очевидно, что мы
научились истолковывать структуру "комната" в терминах
комнаты; таким образом, комната является чувственной
интерпретацией, потому что она требует, чтобы в тот момент,
когда мы ее называем, мы тем или иным образом осознавали бы
все те элементы, которые входят в это построение. Система
чувственных интерпретаций является, иными словами,
процессом, при помощи которого практикующий осознает все
единицы значения, необходимые для того, чтобы сделать
заключения, выводы, предсказания и т.п. Обо всех ситуациях,
связанных с его активностью.
Под "практикующим" я подразумеваю участника, имеющего
адекватное знание обо всех или почти обо всех единицах
значения, входящих в его конкретную систему чувственных
интерпретаций. Дон Хуан был практикующим. То есть он был
магом, который знал все шаги своей магии.
Как практикующий, он попытался сделать свою систему
чувственных интерпретаций доступной для меня. Такая
доступность в этом случае была равносильна процессу
десоциализации, в котором прививались новые пути
интерпретирования информации, получаемой через органы
чувств.
Я был "чужим", то есть тем, кто не имел способности
делать разумные и связанные интерпретации единиц значения,
относящихся к магии.
Задача дона Хуана, как практикующего, делающего свою
систему доступной для меня, было разрушить определенную
уверенность, которую я разделяю с любым другим: уверенность
в том, что наши, основанные на "здравом смысле" взгляды на
мир окончательны. Используя психотропные растения и точно
направленные столкновения между мною и чуждыми системами, он
добился успеха в том, что показал мне, что мои взгляды на
мир не могут быть конечными, так как это только интерпрета-
ция.
Для американских индейцев, возможно, в течение
тысячелетий тот пустой феномен, который мы называем магией,
является серьезной, достоверной практикой, занимавшей
примерно то же положение, которое занимает наша наука. Наши
трудности в понимании ее без сомнения проистекают из чуждых
нам единиц значения, с которыми она имеет дело.
Однажды дон Хуан сказал мне, что человек имеет
предрасположения. Я попросил его объяснить мне это
утверждение.
- Мое предрасположение в и д е т ь , - сказал он.
- Что ты имеешь в виду?
- Мне нравится в и д е т ь , - сказал он, - потому
что только при помощи в и д е н и я человек знания может
знать.
- Какого рода вещи ты в и д и ш ь ?
- Все.
- Но я тоже вижу все, а я не человек знания.
- Нет, ты не в и д и ш ь .
- Я считаю, что вижу.
- Говорю тебе, что ты н е в и д и ш ь .
- Что тебя заставляет так говорить, дон Хуан?
- Ты только смотришь на поверхность вещей.
- Ты хочешь сказать, что каждый человек знания
действительно видит насквозь все, на что смотрит?
- Нет, это не то, что я имел в виду. Я сказал, что у
человека знания есть свои собственные предрасположения. Мое
состоит в том, чтобы просто в и д е т ь и знать; другие
делают другие вещи.
- Ну, например, какие другие вещи?
- Возьмем сакатеку, он человек знания, и его
предрасположение - танцевать. Поэтому он танцует и знает.
- Значит, предрасположение человека знания - это нечто
такое, что он делает для того, чтобы знать?
- Да, это правильно.
- Но как может танец помочь сакатеке знать?
- Можно сказать, что сакатека танцует всем, что у него
есть.
- Он танцует так же, как я? Я хочу сказать, так, как
танцуют?
- Скажем, что он танцует так же, как я в и ж у , а
не так, как ты можешь танцевать.
- В и д и т ли он тоже также, как ты?
- Да, но он также и танцует.
- Как танцует сакатека?
- Это трудно объяснить. Это особого рода танец, который
он исполняет, когда он хочет знать. Но все, что я могу об
этом сказать тебе - это то, что, если ты не понимаешь путей
человека, который знает, то невозможно и говорить о
в и д е н ь и или танце.
- А ты в и д е л , как он танцует свой танец?
- Да. Однако, это невозможно для любого, кто смотрит на
его танец, в и д е т ь , что это его особый способ
познания.
Я знал сакатеку или, по крайней мере, я знал, кто он
такой. Мы встречались, и однажды я покупал ему пиво. Он был
очень вежлив и сказал, что я могу свободно останавливаться в
его доме, когда мне это понадобится. Я долго забавлял себя
мыслью о том, чтобы посетить его, но дону Хуану ничего об
этом не говорил.
В полдень 14 мая 1962 года я подъехал к дому сакатеки.
Он рассказал мне, как до него добраться, и я легко нашел
этот дом. Он стоял на углу и был со всех сторон окружен
изгородью. Ворота были закрыты. Я обошел дом кругом,
выискивая, нельзя ли где-нибудь заглянуть внутрь. Казалось,
что дом пуст.
- Дон Эльяс, - крикнул я громко.
Куры перепугались и рассыпались по двору, ужасно
кудахча. Небольшая собачка подошла к забору. Я ожидал, что
она залает на меня; вместо этого она просто уселась,
наблюдая за мной. Я позвал еще раз, и куры разразились новым
кудахтаньем. Старая женщина вышла из дому. Я попросил ее
позвать дона Эльяса.
- Его здесь нет, - сказала она.
- Где я могу его найти?
- Он в полях.
- Где в полях?
- Я не знаю. Приходите к вечеру. Он будет дома около
пяти.
- Вы жена дона Эльяса?
- Да, я его жена, - сказала она и улыбнулась.
Я попытался расспросить ее о сакатеке, но она
извинилась и сказала, что плохо знает испанский язык. Я сел
в машину и уехал.
Вернулся я около шести часов. Я подъехал к двери и
выкрикнул имя сакатеки. На этот раз он вышел из дома. Я
включил свой магнитофон, который в коричневой кожаной сумке
свисал с моего плеча, как фотоаппарат. Казалось, он узнал
меня.
- О, это ты, - сказал он, улыбаясь. - как Хуан?
- Он здоров. А как ваше здоровье, дон Эльяс?
Он не отвечал. Казалось, что он нервничает. Внешне он
был очень собран, но я чувствовал, что ему было не по себе.
- Хуан прислал тебя сюда с каким-нибудь делом?
- Нет, я сам приехал.
- Но чего же ради?
Его вопрос, казалось, выдавал очень искреннее
удивление.
- Я просто хотел поговорить с вами, - сказал я,
стараясь, чтобы вопрос звучал так естественно, как только
можно. - дон Хуан рассказывал мне о вас чудесные вещи, я
заинтересовался и захотел задать вам несколько вопросов.
Сакатека стоял передо мной. Его тело было тощим и
жилистым. Он носил рубашку и брюки цвета хаки. Его глаза
были полузакрыты. Он казался сонным или, может быть, пьяным.
Его рот был слегка приоткрыт, и нижняя губа отвисала. Я
заметил, что он глубоко дышит и, казалось, почти
похрапывает. Мне пришла мысль, что сакатека несомненно выжил
из ума. Но эта мысль казалась очень неуместной, потому что
лишь несколько минут назад, когда он вышел из дома, он был
очень алертен и вполне осознавал мое присутствие.
- О чем ты хочешь говорить? - сказал он наконец.
У него был очень усталый голос. Казалось, что он
выдавливает из себя слова одно за другим. Я почувствовал
себя очень неловко. Казалось, что его усталость была
заразной и охватывала меня.
- Ничего особенного, - отчетил я. - я просто приехал
поболтать с вами по-дружески. Вы однажды приглашали меня к
себе домой.
- Да, приглашал, но сейчас это не то.
- Но почему же не то?
- Разве ты не говорил с Хуаном?
- Да, говорил.
- Но тогда чего же ты хочешь от меня?
- Я думал, что, может, я смогу задать вам несколько
вопросов.
- Задай их Хуану. Разве он не учит тебя?
- Он учит, но все равно мне хотелось бы спросить вас о
том, чему он меня учит и узнать ваше мнение. Таким образом я
бы знал, что мне делать.
- Почему ты хочешь сделать это? Ты не веришь Хуану?
- Я верю.
- Тогда почему ты не попросишь его рассказать тебе о
том, что ты хочешь узнать?
- Я так и делаю. И он мне рассказывает. Но если вы тоже
расскажете мне о том, чему он меня учит, то, может быть, я
лучше это пойму.
- Хуан может рассказать тебе обо всем. Только он может
сделать это. Разве ты этого не понимаешь?
- Понимаю. Но я также хочу поговорить с людьми,
подобными вам, дон Эльяс. Не каждый день встречаешься с
человеком знания.
- Хуан - человек знания.
- Я знаю это.
- Тогда почему ты говоришь со мной?
- Я сказал, что я приехал, чтоб мы были друзьями.
- Нет, ты не для этого приехал. На этот раз в тебе есть
что-то другое.
Я хотел объяснить, но все, что я смог сделать, так это
- неразборчиво бормотать. Сакатека молчал. Казалось, он
внимательно слушал. Его глаза были вновь полузакрыты. Но я
чувствовал, что он смотрит на меня. Он едва уловимо кивнул.
Затем его веки раскрылись и я увидел его глаза. Он,
казалось, смотрел мимо меня. Он бессознательно потоптывал по
полу носком правой ноги как раз позади левой пятки. Его ноги
были слегка согнуты, руки безжизненно висели вдоль тела.
Затем он поднял правую руку; его ладонь была открыта и
перпендикулярна земле; пальцы были расставлены и указывали
на меня. Он позволил своей руке пару раз колыхнуться прежде,
чем вывел ее на уровень моего лица. В таком положении он
держал ее с секунду, а затем сказал мне несколько слов. Его
голос был очень ясным, и все же я слов не разобрал.
Через секунду он уронил руку вдоль тела и остался
неподвижен, приняв странную позу. Он стоял, опираясь на
щиколотку левой ноги. Его правая нога огибала пятку левой
ноги, и ее носок мягко и ритмично потопывал по полу.
Меня охватило неожиданное ощущение - своего рода
беспокойство. Мои мысли, казалось, были несвязными. Я думал
о неотносящихся к делу бессмысленных вещах, не имеющих
никакого отношения к происходящему. Я заметил свое
неудобство и попытался выправить мысли, вернув их к
реальности, но не мог этого сделать, несмотря на огромные
усилия. Казалось, что какая-то сила мешала мне концентриро-
вать мысли и думать связно.
Сакатека не сказал ни слова, и я не знал, что еще
сказать или сделать. Совершенно автоматически повернулся и
ушел.
Позднее я почувствовал себя обязанным рассказать дону
Хуану о моей встрече с сакатекой. Дон Хуан расхохотался.
- Что же в действительности тогда произошло? - спросил
я.
- Сакатека танцевал, - сказал он. - он у в и д е л
тебя, а затем он танцевал.
- Что он сделал со мной? Я чувствовал холод и дрожь.
- Очевидно, ты ему не понравился, и он остановил тебя,
бросив на тебя слово.
- Каким образом он смог это сделать? - воскликнул я
недоверчиво.
- Очень просто. Он остановил тебя своей волей.
- Что ты сказал?
- Он остановил тебя своей волей.
Объяснение было неудовлетворительным. Его заключение
звучало для меня белибердой. Я попытался еще порасспрашивать
его, но он не смог объяснить этот случай так, чтобы я был
удовлетворен.
Очевидно, что этот случай, как и любой случай в этой
чуждой системе чувственных интерпретаций может быть объяснен
или понят только в терминах единиц значения, относящихся к
этой системе. Таким образом, эта книга является репортажем,
и ее следует читать, как репортаж. Система, которую я
записывал, была для меня невосприемлема, таким образом
претензия на что-либо иное, кроме репортажа, была бы
обманчива и несостоятельна. В этом отношении я придерживался
феноменологического метода и старался обращаться в своих
записях с магией только как с явлениями, с которыми я
столкнулся. Я, как воспринимающий, записал то, что я
воспринимал, и в момент записывания я старался удерживаться
от суждений.

* ЧАСТЬ ПЕРВАЯ. Преддверие к виденью *

Глава п е р в а я

2 апреля 1968 г.
Дон Хуан на секунду взглянул и, казалось, совсем не был
удивлен тем, что увидел меня, несмотря на то, что прошло уже
более двух лет с тех пор, как я последний раз приезжал к
нему. Он положил руку мне на плечо, улыбнулся и сказал, что
я изменился и выгляжу толстым и мягким.
Я привез экземпляр своей книги. Безо всяких вступлений
я вынул ее из портфеля и вручил ему.
- Это книга о тебе, дон Хуан, - сказал я.
Он взял ее и провел рукой по страницам, как если бы это
была колода карт. Ему понравился зеленый оттенок переплета и
высота книги. Он ощупал переплет ладонями, пару раз повернул
его и затем вручил мне книгу обратно. Я чувствовал большой
прилив гордости.
- Я хочу, чтобы ты оставил ее себе, - сказал я.
Он потряс головой в беззвучном смехе.
- Я лучше не буду, - сказал он и затем добавил с
широкой улыбкой: - ты знаешь, что мы делаем с бумагой в
Мексике.
Я рассмеялся. Мне показалась прекрасной его легкая
ирония.
Мы сидели на скамейке парка в небольшом городке в
горном районе центральной Мексики. У меня не было абсолютно
никакой возможности дать ему знать о моем намереньи посетить
его, но я был уверен, что найду его, и я нашел. Я очень
недолго прождал в этом городе прежде, чем дон Хуан прибыл с
гор, и я нашел его на базаре у прилавка одного из его
друзей.
Дон Хуан сказал мне, как само собой разумеющееся, что я
тут как раз во-время, чтобы доставить его обратно в сонору;
и мы уселись в парке, чтобы подождать его друга,
масатекского индейца, у которого он жил.
Мы ждали около трех часов. Мы говорили о разных
неважных вещах, и к концу дня, как раз перед тем, как пришел
его друг, я рассказал ему о нескольких случаях, свидетелем
которых я был несколько дней назад.
Во время моей поездки у меня сломалась машина на
окраине города и в течение трех дней мне пришлось оставаться
в нем, пока длился ремонт. Напротив автомастерской был
мотель, но пригород всегда действовал на меня удручающе,
поэтому я остановился в восьмиэтажной гостинице в центре
города.
Мальчик-курьер сказал мне, что в отеле есть ресторан,
и, когда я спустился туда поесть, я обнаружил, что там
имеются столики снаружи на улице. Они довольно красиво
располагались на углу улицы под низкой кирпичной аркой
современных линий. Снаружи было прохладно и там были
свободные столики, однако я предпочел сидеть в душном
помещении. Входя я заметил, что на бревне перед рестораном
сидит группа мальчишек - чистильщиков обуви, и я был уверен,
что они станут преследовать меня, если я сяду за один из
наружных столиков.
С того места, где я сидел, мне была видна через стекло
эта группа мальчишек. Пара молодых людей заняла столик и
мальчишки окружили их, прося почистить их обувь. Молодые
люди отказались, и я был удивлен, увидев, что мальчишки не
стали настаивать, а вернулись и сели на свое место. Через
некоторое время трое мужчин в деловых костюмах поднялись и
вышли, и мальчишки, подбежав к их столику, начали есть
остатки пищи. Через несколько секунд тарелки были чистыми.
То же самое повторилось с объедками на всех остальных
столах.
Я заметил, что дети были весьма аккуратны; если они
проливали воду, то они промокали ее своими собственными
фланельками для чистки обуви.. Я также отметил тотальность
их уборки съестного. Они съедали даже кубики льда,
оставшиеся в стаканах, лимонные дольки из чая, кожуру и т.п.
Не было совершенно ничего, что бы они оставляли.
За то время, что я был в отеле, я обнаружил, что между
детьми и хозяином ресторана существует соглашение: детям
было позволено околачиваться у заведения с тем, чтобы
заработать немного денег у посетителей, а также доедать
остатки пищи на столиках с тем условием, что они никого не
рассердят и ничего не разобьют. Их было одиннадцать человек
в возрасте от пяти до двенадцати лет, однако самый старший
держался особняком от остальной группы. Они намеренно
отталкивали его, дразня его частушкой, что у него есть
лобковые волосы и он слишком стар, чтобы находиться среди
них.
После трех дней наблюдения за тем, как они подобно
стервятникам бросались на самые непривлекательные объедки, я
искренне расстроился и покинул город с чувством, что нет
никакой надежды для этих детей, чей мир был уже раздавлен их
каждодневной борьбой из-за куска пищи.
- Ты их жалеешь? - воскликнул дон Хуан вопрошающим
тоном.
- Конечно, жалею, - сказал я.
- Почему?
- Потому что я озабочен благосостоянием окружающих меня
людей. Эти мальчики - дети, а их мир так некрасив и мелок.
- Подожди. Подожди. Как ты можешь говорить, что их мир
н е к р а с и в и м е л о к ? - сказал дон Хуан,
передразнивая мое выражение. - Ты думаешь, что твой мир
лучше, не так ли?
Я сказал, что так и думаю, и он спросил меня, почему. И
я сказал ему, что по сравнению с миром этих детей мой мир
бесконечно более разнообразен и богат развлечениями и
возможностями для личного удовлетворения и развития. Смех
дона Хуана был искренним и дружеским. Он сказал, что я
неосторожен с тем, что я говорю, что у меня нет возможности
измерить богатство и возможности мира этих детей.
Я подумал, что Хуан просто упрямится. Я действительно
думал, что он становится на противоположную точку зрения
просто для того, чтобы раздражать меня. Я искренне верил,
что у этих детей нет ни малейшего шанса для интеллектуа-
льного роста.
Я еще некоторое время отстаивал свою точку зрения, а
затем дон Хуан спокойно спросил меня:
- Разве ты не говорил мне однажды, что по твоему мнению
величайшим достижением для человека будет стать человеком
знания?
Я говорил так и повторил вновь, что, по-моему, стать
человеком знания - это одно из величайших интеллектуальных
достижений.
- Так ты думаешь, что твой очень богатый мир
когда-нибудь поможет тебе стать человеком знания? - спросил
дон Хуан с легким сарказмом.
Я не ответил, и тогда он задал тот же вопрос другими
словами - оборот, который я всегда применял к нему, когда
считал, что он не понимает.
- Другими словами, - сказал он, широко улыбаясь и
очевидно видя, что я осознаю его игру, - могут ли твоя
свобода и твои возможности помочь тебе стать человеком
знания?
- Нет, - сказал я с ударением.
- Тогда как же ты можешь чувствовать жалость к этим
детям? - спросил он серьезно. - любой из них может стать
человеком знания. Все люди знания, которых я знаю, были
детьми, подобными тем, которых ты видел, подъедающими
объедки и вылизывающими столики.
Аргумент дона Хуана дал мне неприятное ощущение. Я не
чувствовал жалости к этим обделенным привелегиями детям
оттого, что им не хватает пищи, но жалел их за то, что по
моим расчетам мир уже приговорил их к интеллектуальной
неадекватности. И, однако же, по расчетам дона Хуана, каждый
из них мог достичь того, что я считал вершиной человеческих
интеллектуальных достижений - стать человеком знания. Мои
причины к тому, чтобы жалеть их, были необоснованы. Дон Хуан
точно поддел меня.
- Может быть, ты и прав, - сказал я. - но как можно
избежать желания, искреннего желания помочь окружающим тебя
людям?
- Как же, ты думаешь, им можно помочь?
- Облегчая их ношу. Самое маленькое, что можно сделать
для окружающих нас людей, так это попытаться изменить их. Ты
ведь и сам занимаешься этим. Разве не так?
- Нет. Этого я не делаю. Я не знаю, что менять, и зачем
менять что-либо в окружающих меня людях.
- А как насчет меня, дон Хуан? Разве ты не учил меня
для того, чтобы я изменился?
- Нет. Я не пытаюсь изменить тебя. Может случиться, что
однажды ты станешь человеком знания - этого никак нельзя
узнать - но это не изменит тебя. Когда-нибудь ты, возможно,
сможешь у в и д е т ь людей в другом плане, и тогда ты
поймешь, что нет способа изменить что-либо в них.
- Что это за другой план виденья людей, дон Хуан?
- Люди выглядят по-другому, если их в и д и ш ь .
Маленький дымок поможет тебе у в и д е т ь людей, как
нити света.
- Нити света?
- Да, нити, как тонкая паутина. Очень тонкие волокна,
которые циркулируют от головы к пупку. Таким образом,
человек выглядит, как яйцо из циркулирующих волокон. А его
руки и ноги подобны светящимся протуберанцам, вырывающимся в
разные стороны.
- И так выглядит каждый?
- Каждый. Кроме того, человек находится в контакте со
всем остальным, не через руки, правда, а через пучок длинных
волокон, вырывающихся из центра его живота. Эти волокна
присоединяют человека ко всему окружающему; они сохраняют
его равновесие; они придают ему устойчивость. Поэтому, как
ты сможешь у в и д е т ь когда-нибудь, человек - это
светящееся яйцо, будь он нищим или королем, и нет способа
изменить что-либо, или, вернее, что можно изменить в
светящемся яйце, а?

Глава в т о р а я