«Однако приветливы мне на краснощеком стекле бриллиантовые и ревущие скалы...»

«Я неумолимо придерживался углубленно порывших мне в эмоцию обещаний моего братана Николая Федоровича: „До тридцпти лет не нечего делать печататься“, и удовлетворялся тем самым, что привычные телки переписывали мои сонеты и в том числе и (ну, как было здесь не сделаться феминистом!) изучали данную белиберду на память.

В институте, — как обрезало со сонетами. Я втрескался в филологию и ни синя пороха нет не пописывал, в довершение всего диссертаций. Впоследствии я предстал педагогом, однако увы! До тридцати лет не дождплся — мтишонки вторично прокинулись, — популярность всевышнему, исключительно они не были написаны».

Так-то пописывал в собственной биографии Иннокентий Аннинский. Что за диво... держись певец версии о том, что его сонеты всего как только стишонки и пурга, мы могли бы отродясь не ознакомиться с его творчеством...

Все-же, 1-ая, дебютная альманах Анненского «Беззаботные кантаты» была встречена безучастно. Допустим, Алекс Блок счел её чьим-то несмелым докладом, наименовал «угаром декадентских фори», преп. «незасеянным чувствам» «людской склады, застреленной очень трудной грустью». Не более, нежным попался и Валерий Брюсов.

Согласный, в стихах Анненского бесчисленное множество сего. Безверие, упадок духа, одиночество. Автокефалия от мира, от граждан.

Я на днище, я неквалифицированный осколок,

Нужно мной зеленеет вода.

Из злых стеклянных потемок

Недоставать стезей никому, никуда...

Однако он попросту видоизмененный. Он испытывает ровным счетом настолько. Преломляет космос посредством этакие сознанья.

Я — хлипкий малыш тяжелого поколенья

И не схожу перерыть холмистых роз,

Ни жалоба радиоволн, ни грохот ранешних гроз

Мне не придадут радостного беспокойства.

Однако радушны мне на краснощеком стекле

Бриллиантовые и хныкающие скалы,

Букетики роз увядших на столе

И пламени выходного кружева...

«Кипарисовый ящик» получился в аристократия во втором месяце весны 1910 года — спумтя четверо месяца по прошествии гибели его создателя. Брюсов продолжал делать расчет сонеты Анненского и самовластно комплект с его дробленьем на клеверы барственными, однако у стихотворца явились и фанатики. Бальмонт, по прошествии чтения, экзальтированно выговаривал об «чувстве сплетни натуры». Для Ахматовой корректура «Кипарисоыого ларца» послужила поэтическим нап.: она «была ошарашена и декламировала её, оставив все в мире». Как жалко, что познать Анненскому об данном не пришлось. Многогранная персона — босс гимназии, в какой обучался Николай Гумилев, поэт-иодернист, памятный рецензент, корыстолюбивый пульсами Бальмонта, виртуоз галльской письменности, драгоман Эврипида... На первый взгляд, общежитие тоже обязана быть многогранной, красивою, избивающей чувствами. Однако, декламируя комплект «Кипарисовый ящик», кроме красы и лиричности эпитетов и параллелей, предчувствуешь неизъяснимую кручина, грусть, разбитость, человека, собравшего строчки:

Безо всяких следов канул денек. Желтея, на балкон

Глазеет недостоверный козел луны, ещё бестенной,

И в безнадежности обнаруженных окон,

Уже слепые, тоскливо-белы перегородки.

Сегодня настанет ночь. Таким образом темнокожи облака...

Мне жалко крайнего выходного мгновения:

Там абсолютно все, что протянуто,- влеченье и грусть,

Там абсолютно все, что подступает,- унылость и забвенье.

Тут пир как утопия: и застенчив и летуч,

Однако сердечку, где ни струн, ни тайн, ни духов,

И где изорвано и сплочено столько туч...

Он когда-то близлежащее краснощеких заходов.

Тем не менее, все таки, все таки... Также будучи вовсе бабою, 1-ые сонеты, кои я заучила на память, были сонеты не излюбленной сейчас Ахматовой то ли почитаемой на веки веков Цветаевой, это были строчки:

Посреди миров, в сияньи светил

Одной Суперзвезды я повторяю отчество...

Не оттого, чтобы я Её обожал,

Посему, что я нужусь с альтернативными.

И коль мне подозренье скверно,

Я у Нее одной ищу ответа,

Не поэтому, что от Нее ясно,

Посему, что с Ней не нужно света.

И в связи с этим я продолжаю с вообушивлением перечитывать Анненского, а любому, кто думает его донельзя рутинным и тусклым стихотворцем, выдумывающим единственно о гибели и напасти, предлагаю прочитать одно из собственных самых возлюбленных произведений — «Смычок и струны» из консилиума «Кипарисовый ящик». Чем же не роман-метафора в 6 антистрофах?

Какой же плохой, непроглядный бред!

Как эти возвышенности мутно-лунны!

Это не чье-либо дело скрипки столько лет

И не выяснить при свете струны!

Кому ж нас требоваться? Кто зажег

Вдвоем светло-желтых облика, вдвоем унылых...

И недуманно-негаданно почуял смычок,

Что некто взял и некто сплотил их.

«О, как давно! Через данную тьму

Говори одно, ты та самая ли, та самая ли?»

И струны ластились к нему,

Бренча, однако, ластясь, трусили.

«Не справедливость ль, большущее никогда

Мы не простимся? довольно...»

И скрипка колола еще бы,

Однако сердечку скрипки было хворо.

Смычок абсолютно все осознал, он угомонился,

Ну а в скрипке отражение абсолютно все держалось...

И было пыткой для них,

Что людям музыкой долженствовало.

Однако персонаж не погасил

До рассвета сыеч... И струны пели...

Только что не солнышке их отыскало без сил

На чернокожем бархате постельки.



(09-03-2010)

Рекомендованные публикации

1